– Алла а а…

С лязгом и воплями конные сшиблись. Фон Требин тоже устремился в беспорядочную, как ему показалось, сумасшедшую схватку. На миг рядом промелькнуло лицо Денисова с налитыми кровью выпученными глазами, и он услышал злой окрик:

– Не ломай строй, мать твою!..

«Какой строй?» – подумал Николай Эрнестович. Какой тут строй, если здесь рубят налево и направо, отражая удары и вертясь в седлах, как на карусели? Хрипели и кружились под взбешенными седоками взмыленные кони. Все смешалось: свои и чужие.

На поручика наскочил молодой азиат с тонкими усами на узком смуглом лице. Короткий замах саблей – и Николай Эрнестович ощутил тупой удар по голове. Боли не было, только солнце вдруг показалось черным и неестественно большим – оно неимоверно расширилось, стало величиной во все небо, а в середине его открылась мрачная бездна и помимо воли фон Требина втянула его в себя, словно всасывая, как невесомую пушинку. Поручик хотел вцепиться в гриву коня и закричать, но силы покинули его, и он полетел в эту бездну, растворяясь в ней…

Федор Андреевич увидел, как сползал с седла окровавленный Николай Эрнестович, и сам налетел на тонкоусого. Высекая синеватые искры, скрестились их клинки. Азиат оказался проворным и ловким. Кутергин едва поспевал отбивать его удары: они градом сыпались один за другим, быстрые, безжалостные. Срубить гяура с серебряными украшениями на плечах, и пусть его душа провалится в ад!

Тонкоусый попробовал достать капитана сбоку, но тот парировал выпад и, разгадав тактику азиата, сам начал атаковать. Через несколько мгновений лицо тонкоусого покрылось пепельной бледностью, которую не мог скрыть даже темный загар. Он понял: перед ним мастер клинка. Сабля Кутергина змеей скользнула к груди противника в коварном прямом выпаде, особенно трудном в конном бою. Но азиат сумел извернуться и отбил удар. Он дико завопил и с непостижимой ловкостью вскочил ногами на седло. Держа саблю обеими руками, тонкоусый обрушил ее на капитана, намереваясь разрубить того до седла.

Прикрывая голову, Федор Андреевич бросил свой клинок навстречу чужому. Но внезапно рука, сжимавшая дареную саблю, стала странно легкой, и тут же плечо пронзила острая боль. Скосив глаза, Кутергин увидел: сабля Масымхана переломилась пополам! Однако клинок азиата все же удалось отбросить, и он угодил точно в пряжку портупеи на правом плече. Боль быстро распространялась вниз по руке, и пальцы отказывались служить.

Капитан быстро перебросил обломок сабли в левую руку и отчаянно рванулся вперед. Противник, сидя уже в седле, вновь замахнулся и собрался нанести последний удар. Кутергин нырнул под его руку и со всей силой вогнал обломок в правый бок азиата, всадив его по самую рукоять.

– А а! – взвыл тонкоусый, и перед глазами Федора Андреевича молнией сверкнул его булат.

«Господи, да что же это? – с суеверным ужасом подумал капитан. – Неужто у него две жизни? Просто смерть с косой!»

Но тут азиат обмяк, из горла у него широкой струей хлынула кровь, и он рухнул под копыта коня. Кутергин подхватил его саблю и бросился в сечу.

Вокруг все вертелось в смертельном танце: храпели и кусались кони, высекали искры клинки, всадники в седлах отклонялись в стороны, откидывались на лошадиный круп, пригибались к гриве, наносили и отбивали удары. Денисов наседал на рослого темнолицего азиата в красном халате. Видно было, что тот уже устал: вот он на мгновение замешкался и над ним взметнулась тяжелая казачья шашка. Темнолицый успел закрыться, но русская сталь шутя расправилась с мусульманской – резко опустившись на стременах, Матвей Иванович с потягом рубанул по пыльной синей чалме…

Казалось, схватка продолжалась вечно, но на самом деле все закончилось довольно быстро. Кутергин успел навсегда ссадить с седла еще одного противника и вдруг обнаружил: биться больше не с кем.