Афганец вернулся минут через пять. В руке он держал бутылку водки, на горлышко был надет стакан, в другой руке болтался целлофановый пакет с просвечивающимися изнутри помидорами и хлебом.

 — А почему один стакан? — спросил Петрович.

 — Не буду.

 — Твое дело... Не хочется? — Петрович открыл бутылку, налил себе больше половины стакана.

 — Нет... У меня другое.

 — Травка?

 — Кто к чему привык, — ответил Афганец и снова сел, опершись спиной о яблоню и закрыв глаза. Он не был ни кавказцем, ни мусульманином, нет, Афганец — это была его кличка. Темные волосы, смугловатая кожа, привычки, вынесенные из Афганистана, — все это и определило кличку.

 Петрович выпил, отломил корочку хлеба, понюхал, глубоко вдохнув в себя воздух, так что, наверно, мелкие крошки хлеба тоже оказались втянутыми в нос. Потом разломил помидор и сунул половинку в рот.

 — Машина, конечно, хорошая, — негромко проговорил Афганец. — Согласен, ничего машина... Хорошо сработал Вобла... И мы хорошо сработали... Мы вообще прилично работаем.

 — Ну? И что из этого?

 — Ты же знаешь, Петрович, к чему я клоню... На дядю работаем.

 — Каждый делает свое дело.

 — Конечно... Одни на дорогах жизнью рискуют, другие в кабинете кнопки телефонные нажимают...

 — Разберемся, — негромко обронил Петрович и налил себе еще водки. — Разберемся.

 — Я вот подумал... А может, мы того... Может, мы и не угоняли эту девятку, а?

 — Вобла доложит.

 — А он нам нужен? — Легкая, расслабленная улыбка блуждала по губам Афганца, солнечные зайчики скользили по его закрытым глазам, и слова, казалось, были просты и необязательны. Но Петрович знал им цену, знал, насколько они опасны, услышь их кто-нибудь другой.

 — Да, Вобла нам нужен.

 — Жидковат он маленько... Трусоват.

 — Пусть... Больше всего он рискует своей головой. Назад ему пути нет. Знаю, что он хитрожопый, вижу его насквозь. Не знаю, опускали ли его, но... У нас опущенные такие вот были.

 — Сторонится он тебя. Чует. Что-то он в тебе чует, в глаза не смотрит...

 — Вижу, Коля... Все вижу. — Петрович подпер голову руками, отчего морщины сделались еще глубже и расположились так, что лицо приняло выражение печальное и какое-то обиженное. Но Афганец уже знал, насколько ошибочно это впечатление. Петрович был один на этой земле, и его ничто не могло остановить, изменить принятое решение. Усталый, поникший вид изможденного работяги много раз выручал его, и Петрович знал, что не надо ему менять свою внешность, не надо наряжаться и хорохориться, не надо распрямлять плечи и горделиво вскидывать подбородок. Глупо все это, никчемно и недостойно.

 — Маловато нас, — обронил Афганец.

 — А сколько нас? — оживился Петрович. — Кто знает, сколько нас? Может, нас десять человек, может, все сто! Да я один могу такого шороху навести, что город на дыбы встанет! Один!

 — Так-то оно так...

 — Никто перед нами поперек дороги не стоит, никто! А появится — уберем! Уберем?

 — Запросто, — улыбнулся, не открывая глаз, Афганец. — Всех уберем, как тех ребят в джипе... А их глаза разложим по баночкам и разошлем по родным адресам.