Он видел, не мог не видеть, что едва ли не все, кто шел ему навстречу, улыбались так же легко, молодо и счастливо.
— Как тебе здесь? — спросил Слава.
— Обалдеть и не встать! — бестолково, но искренне ответил Пафнутьев. — Обалдеть и не встать! — повторил он, не уверенный, что Слава понял его правильно.
— То ли еще будет! — ответил Слава. — То ли еще будет, старик!
Белая яхта Лубовского стояла у самого причала, скорее всего, ее подогнали заранее в ожидании почетного гостя. Все с той же блаженной улыбкой на устах Пафнутьев с неким задором прошел по деревянным мосткам на борт, подал руку Славе, который шел следом, подстраховывая его. И в тот самый момент, когда он ступил на узкие рейки палубы, сработанные из смолистой, недоступной для сырости лиственницы, когда по его глазам полоснули лучи от сверкающих на солнце медных ручек, болтов, всевозможных окантовок иллюминаторов, дверей, что-то в нем вздрогнуло и напряглось. Все это было слишком красиво, более того — эта красота показалась ему какой-то декоративной, ненастоящей, для него одного созданной. Он вспомнил сотни настораживающих слов, которыми провожали его в Испанию, — от Генерального прокурора до пройдохи Халандовского. Все говорили одно и то же — осторожнее, Паша, не расслабляйся, не теряй бдительности и не соблазняйся роскошью.
Но слишком уж синим было море в порту Барселоны, слишком хороша была яхта, принявшая его гостеприимно и радушно, а каким легким было холодное белое вино, а как вкусны все двенадцать рыбных блюд — бедный Халандовский! Он на подобное явно не способен, нет, ребята, нет! Не способен.
Не в силах снять с собственной физиономии все ту же блаженную улыбку, Пафнутьев подошел к противоположному борту, окинул счастливым взором пространство барселонского порта и, обернувшись к поотставшему Славе, уже хотел было произнести нечто радостное и восторженное, но вместо Славы увидел потрясающей красоты девушку, которая терпеливо ожидала, когда он налюбуется морским простором.
— Ничего картинка, да? — спросила она с улыбкой. И улыбка у нее оказалась хорошей — открытая, ее можно было бы назвать даже простодушной. Было заметно, что вид моря ей тоже нравится и она прекрасно понимает чувства человека, который увидел это впервые.
— Обалдеть и не встать! — не задумываясь, повторил Пафнутьев слова, которые сегодня его уже выручали.
— Мне тоже нравится, — спокойно сказала красавца и, протянув руку, взяла Пафнутьева за ладошку: — Пойдемте со мной... Я покажу вашу каюту.
И повела бедного Пафнутьева, увлекая за собой.
И он пошел.
Ладошка в ладошку.
А что делать? Ведь живая тварь, ребята, ведь живая! Кто устоит? Кто воспротивится и разгневается? Кто сможет вырвать руку из теплой девичьей руки и, гордо вскинув подбородок, шагнет в сторону?
Кто? Ну? Слабо?
И правильно. Это не тот случай, когда надо напоказ выставлять дурацкую свою нравственность, идиотскую свою гордыню и что-то там еще совсем уж придурочное.
И Пафнутьев покорно пошел.
А что вы от него хотите, от человека простого, непритязательного и явно обделенного в жизни счастливыми мгновениями. Какие у него впечатления? Опознания, очные ставки, вскрытия... Ужас. А тут лазурное море, белая яхта, палуба из лиственницы и необыкновенной красоты девушка с доверчивой улыбкой.
В общем — поплелся.
А девушка между тем, не выпуская пылающей ладони Пафнутьева, спустилась по трапу, куда-то там свернула, где-то протиснулась, ввела Пафнутьева в отделанную деревом и бронзой каюту и наконец выпустила его истомившуюся от неопределенности ладошку.
— Прошу, — сказала она. — Мне кажется, вам понравится... Видите, здесь иллюминатор с видом на море. |