И весь тут сказ.

Лубовский тяжело поднялся из кресла, подошел к стеклянной стене, долго смотрел в темноту моря, на горизонт, по которому медленно передвигались огоньки судов. Потом снова вернулся в кресло и опять надолго замер. Да, пока подыщут нового следователя, если еще кто-то будет этим заниматься, пока тот изучит все десять томов дела, если он этим займется, пока...

И так далее.

А может быть, Пафнутьев все-таки дрогнет, позарится на хорошие деньги? — мелькнула мыслишка, но Лубовский тут же ее отверг. Понимал, не возьмет Пафнутьев денег, не сможет. Захочет, но не сможет. Так что пословица, когда говорят, что если что-то нельзя купить за деньги, то можно купить за большие деньги...

Не всегда справедлива, не всегда, ребята.

Не всегда.

Лубовский сидел в кресле, закинув ногу на ногу. На Пафнутьева глянул настороженно и тут же снова обернулся к восходу.

— Боже, как красиво! — воскликнул Пафнутьев.

— Скажите что-нибудь еще, Павел Николаевич, — без улыбки ответил Лубовский.

— Видите ли, Юрий Яковлевич, несмотря на глубокое мое уважение... Я вынужден все-таки отклонить ваше предложение. Я не справлюсь с заданием, которое вы мне хотите поручить.

— Вы себя недооцениваете, Павел Николаевич. Но это неважно... Я бы мог окружить вас хорошими помощниками, если бы дело было в этом. Но дело ведь не в этом?

— Вы правы, не только в этом. К сожалению.

— Ну что ж... Вы сделали свой выбор. Вы его сделали сами. Ведь вы все обдумали?

— Насколько это было возможно.

— Скажу откровенно... Вы меня не удивили. Другого я не ожидал. Наверно, и вы не слишком долго колебались.

— Вы уж меня не корите, — Пафнутьев развел руками в стороны.

— Упаси боже! — воскликнул Лубовский, поднимаясь. — Значит, так... Я сейчас вылетаю в аэропорт. Часа через полтора вертолет снова будет здесь. И доставит вас на большую землю. Дальше ваш путь в Барселону на машине. Вопросы есть?

— Ни единого, — Пафнутьев покачал головой.

— Счастливой дороги. — Лубовский пожал Пафнутьеву руку и быстро вышел из комнаты.

Через минуту Пафнутьев уже видел его сквозь стеклянную стену на площадке. Лубовский что-то говорил Маше, видимо по делу, поскольку лица у обоих были сосредоточены и Маша после каждого наставления кивала — дескать, сделаю, запомню, позвоню, напечатаю и так далее.

Лопасти над прозрачной кабинкой вертолета завертелись быстрее. Лубовский, согнувшись от вихревых потоков воздуха, пробежал к кабинке, нырнул внутрь и захлопнул дверцу. Теперь он смотрел только вперед, его уже не интересовали люди на площадке, которые собрались проводить его. И только когда кабина оторвалась от площадки, Лубовский, словно сжалившись над своей челядью, приветственно поднял руку. Все снова замахали, видимо, Лубовский не обижал свою обслугу. Все, кто был в доме, высыпали на площадку. Маша, словно чувствуя какую-то свою вину, стояла поодаль, на Пафнутьева не смотрела и, когда вертолет скрылся за крышей дома, опустив голову, прошла в дом.

Как бы открещиваясь от всего, что дальше произойдет.

Сначала все завтракали, пошли к морю, потом плескались, но прежнего веселья не было, все происходило сумрачно, чуть ли не подневольно, будто угнетало что-то более важное, неотвратимое. Маша вообще не появилась на берегу, сославшись на какие-то задания, которые оставил ей Лубовский, Слава время от времени вскрикивал, показывая свою беззаботность, Пафнутьев отделывался короткими словечками.

В воздухе повисло ожидание.

Самолет из Барселоны на Москву улетал вечером, поэтому торопиться было некуда, и Пафнутьеву позволили вдоволь насладиться лазурным морем, живописным островом, которой приобрел предусмотрительный Лубовский на случай резких перемен в жизни, неблагоприятных перемен, каковые время от времени все-таки случались, несмотря на общее его победное шествие по жизни.