— И он его подписывает? — удивился Пафнутьев.

— Не верите? И правильно делаете. Я записал наш разговор с ним. Хотите послушать? Его голос узнаете?

Лубовский взял со стола небольшой пульт, нажал какую-то кнопку, и в глубине комнаты замигал разноцветными лампочками напольный «Грюндиг». И Пафнутьев услышал хорошо записанный разговор двух государственных мужей, разговор свободный, легкий, чувствовалось, что люди прекрасно друг друга понимают, давно знакомы и прошли через общие затруднения в жизни. Но Пафнутьев явственно ощущал, как нервничает Генеральный, как напрягается, подыскивая слова неуязвимые и безопасные — ведь знал, с кем разговаривает, знал, что идет запись и каждое его слово в любой момент может быть размножено на всех телеканалах мира. И все-таки в конце разговора сорвались у него слова, которых добивался Лубовский: «Разбирайся там с Пафнутьевым, я для того тебе его и послал!»

Вот! — сказал себе Пафнутьев. В этом и была вся хитрость — Генеральный не сказал «договаривайся», он сказал «разбирайся» «И вы подпишете его заключение?» — спросил далее Лубовский. «Разумеется, — ответил Генеральный. — Если оно будет достаточно обосновано и доказательно».

— Убедились? — спросил Лубовский.

— Да, вполне. Но я и не сомневался в том, что у вас с Генеральным хорошие отношения. Иначе я не был бы здесь. И когда вы сказали, что такой разговор состоялся, я сразу поверил.

— Спасибо. — Лубовский чуть склонил голову.

— Не стоит благодарности, Юрий Яковлевич. У нас ведь не тот разговор, чтобы лукавить или ловить друг друга на слове. Мы не будем этим заниматься.

— И за это спасибо. Итак, что вы мне ответите?

— Я должен подумать.

Лубовский молча вынул из кармана пиджака сложенный вдвое блокнотный листок и протянул его Пафнутьеву:

— Прочтите, Павел Николаевич.

Пафнутьев развернул листок и прочел: «Я должен подумать».

— Я знал ваш ответ час назад. Если же говорить точнее, я всегда его знал.

— Это было нетрудно.

— Продолжим. У меня есть досье на вас, Павел Николаевич, которое по полноте и достоверности не уступает тем десяти томам, которые сложены в сейфе. Мои ребята в Москве немного поднатужились и выяснили — в газете, которая опубликовала материал обо мне, работает некий Фырнин. В свое время вы достаточно плотно с ним общались, ему как-то даже досталось от ваших клиентов... Но выжил. Видимо, везучий.

— Юрий Яковлевич, — Пафнутьев не пожелал услышать последних слов Лубовского, — если не возражаете, я бы хотел поговорить об этих десяти томах. Есть несколько вопросов.

— Я не буду на них отвечать. Я уже все сказал, на все вопросы ответил, и добавить мне нечего. Поймите, Павел Николаевич, я не имею права отвечать сейчас ни на один ваш вопрос. Потому что каждым своим ответом, независимо, будет он удачным, неудачным, честным или лукавым, я уже как бы расписываюсь в некой своей виновности. Вы это понимаете?

— Я понимаю то, что вы говорите, но согласиться не могу. Простите.

— И не надо со мной соглашаться.

— А если мы поговорим о газетном материале, который недавно вышел в какой-то там московской газете?

— И о нем не будем говорить. Я уже назвал вам фамилию Фырнина. Вы пропустили ее мимо ушей. Или сделали вид. Из этого газетного материала торчат ваши уши, Павел Николаевич. Ход неплохой, могу подтвердить. Вы загнали меня в угол и теперь хотите вынудить оправдываться. Я не буду оправдываться.

— Я не имею к этому материалу ни малейшего отношения, — твердо сказал Пафнутьев.