Единственный серьезный звонок, который позволил себе Лубовский в это утро, – разговор с администрацией президента. Договорились встретиться через два часа. Лубовский уже знал – речь будет идти о следствии, которое опять начинала прокуратура. Он не слишком опасался прокурорских вылазок, поскольку уже принял некоторые меры предосторожности – купленные люди уже прочистили все десять томов уголовного дела о мошенничестве в особо крупных размерах, были убраны те, кто еще представлял какую то опасность, кто еще мог сказать о нем какую то гадость. А тот лох, которого привлекли из глухомани, не казался ему серьезным противником. Провинциалы покупались гораздо охотнее и, главное, дешевле, чем прожженные московские хмыри. То, что для москвичей выглядело обычным, очередным взносом, провинциалам казалось бешеными деньгами, состоянием, а то и шансом на всю оставшуюся жизнь. И этот новенький ничем не отличался от всех прочих.

Лубовский ошибался.

Полная безнаказанность, связь в высших кабинетах страны породили в нем некое чувство беспечности. Его сверхчувствительная шкура, которая не раз выручала его в самые щекотливые моменты жизни, ныне, прикрытая прочной чешуей неуязвимости, потеряла эту самую свою чувствительность и уже не могла остро и своевременно реагировать на возникшую опасность, да и самой опасности она, эта его шкура, уже не ощущала. Хотя Лубовский продолжал сохранять бдительность, но больше по привычке, без прежнего азарта и увлеченности.

Только этим можно объяснить ту вопиющую оплошность, которую допустила многоопытная охрана Лубовского. Если раньше его джип не оставался без присмотра ни единую секунду в сутки, если раньше в нем постоянно и неусыпно находились и вооруженный водитель, и охранник с автоматом, то в это солнечное утро, казавшееся таким безобидным, джип был оставлен без присмотра не менее чем на десять минут. Отлучились ребята в соседнее кафе перекусить перед долгим и хлопотным днем.

А вернувшись, привычно заняли свои места внутри джипа, продолжая легкий и бестолковый разговор, который начался еще в кафе.

– Надо же, одиннадцать часов, а асфальт уже сухой, – сказал водитель – состояние асфальта он замечал быстрее остальных.

– Жара будет, – ответил охранник.

– Придется выбирать стоянку в тени, иначе мы тут загнемся.

– Твои проблемы.

– Он не говорил, куда сегодня?

– Он об этом никогда не говорит.

– Правильно, общем то, делает.

– Может, и правильно… Только лучше бы все таки знать.

– Ему виднее.

– Как день сложится… Нельзя все предугадать заранее.

Такой примерно шел разговор между водителем и охранником, которые несколько минут назад вернулись из кафе и пребывали в благодушном состоянии. Они не называли Лубовского ни по имени, ни по фамилии, не называли боссом, шефом, хозяином. Просто «он». Правда, в разговоре это слово звучало как бы с большой буквы – «Он». И все сразу понимали, о ком идет речь.

В общем то, это было разумное, правильное решение. Для безопасности действительно лучше не употреблять имен, чтобы посторонний человек, случайно услышавший их разговор, не мог понять, кто имеется в виду, – мало ли какие могут быть цели у этого любопытного.

В кармане охранника зазвенел мобильник.

– Слушаю, – сказал он.

– У вас все в порядке? – спросил Лубовский.

– Как обычно.

– Я выхожу.

– Мы готовы.

– Подъезжайте к входу.

– Понял, – и охранник сунул телефон в карман. – Давай к входу, – сказал он водителю.

Вход в офис был метрах в пятидесяти, и через минуту они уже ждали Лубовского в двух метрах от стальной двери с кодовым замком. Охранник предусмотрительно вышел, оставив приоткрытой дверцу, и, едва Лубовский оказался в джипе, он тут же нырнул следом, и дверь захлопнулась.