Рене собиралась присоединиться к сказанному тетей и кузиной, когда виконт, выходя из оцепенения, в которое его снова привело прикосновение Валентины, прервал поток восхвалений:

— Госпожа графиня, юные дамы, пощадите! Умоляю, больше ни слова! Я только выполнял свой долг — долг дворянина, и больше ничего. Счастье видеть вас свободными — лучшая из всех наград. Позвольте теперь оставить вас и откланяться.

— Ну уж это — ни за что! — воскликнул аббат в порыве лихорадочного, радостного возбуждения. — Уже готов довольно сносный ужин. Его подадут на подержанной посуде с оловянными приборами! Это все, что оставил мне Фэнфэн! Мы не отпускаем вас, виконт! Вы сможете уехать только после того, как отужинаете с нами. Предложите руку графине — и за стол!

Укрывшись в тени огромных дубов на краю леса, мужчина, одетый в бедную «ливрею» бродяги, скитающегося по лесам и долам, терпеливо наблюдал за маневрами, сопровождавшими освобождение пленниц.

Стараясь не обнаружить своего присутствия, он, затаив дыхание, следил за всеми передвижениями. Узнал дам де Ружмон, хотя никогда не видал их прежде, и пробормотал себе под нос:

— Смотри-ка! Виконт де Монвиль… Без сомнения, претендент на руку и сердце!

Разбойники погрузили сумки с золотом в карету, и Кривой из Жуи, как и в прошлый раз удостоенный чести сидеть на козлах, повернул карету назад. Несколько бандитов сопровождали упряжку, которая медленно двинулась на юг.

— Что ж, — произнес незнакомец, — вести слежку будет довольно просто. Клянусь, эти люди чувствуют себя очень уверенно, раз они так неосторожны. Слово Матиаса Лесерфа, теперь или никогда! Наступил момент выведать их секреты и проникнуть в самое логово.

Да, это был Матиас Лесерф, парижский агент, до такой степени изменивший себя «камуфляжем», приемом, с которым знаком всякий человек из полиции, что ни Блэрио, ни Питуа, ни капитан Бувар, близко знавшие Лесерфа, ни за что не узнали бы его!

Метаморфоза была настолько полной и поразительной, что невозможно было догадаться, какова же на самом деле физиономия подозрительного субъекта, который вышел из леса на дорогу и ускорил шаг, стараясь нагнать бандитов.

Настоящий Матиас Лесерф был человеком лет тридцати пяти с невозмутимым лицом, на котором, как два зеленых огонька, выделялись хитрые, внимательные, насмешливые глаза, свидетельствовавшие о недюжинном уме.

В новом облике он предстал ужасным низкорослым старикашкой с блуждающим взглядом красных проницательных глаз, с длинными нечесаными седыми волосами, обвисшим носом, толстыми губами и морщинистым лицом, короче говоря, — законченным воплощением нищеты и распада личности, во всей красе своих шестидесяти лет.

В дополнение ко всему одежда воняла помоями, которые насквозь пропитали замасленные лохмотья некогда бархатных панталон и грубой куртки, из-под которой торчал грязный воротник рубашки, усеянный красными точками — следами блошиных легионов.

Старик, шаркая и припадая, устало ковылял на больных ногах. Он нагнал медленно катившую карету и, притворившись, что принял разбойников, сопровождавших сокровище, за богатых господ, заныл:

— Подайте милостыню, добрые господа. Па-а-а-дайте старику, который уже не молоденький кролик и не может щипать травку.

— Хм, щипать травку? Так ты, значит, из наших, отец? — спросил Кривой из Жуи, гордо восседавший на козлах.

— Да, сынок, уже лет сорок, не меньше, как я промышляю то здесь, то там.

— А за кем ты ходишь?

— За кем, черт побери? За тем, кто с огнем.

— Тогда, — снова спросил Жак из Питивье, — тебе должны быть знакомы «тихое дело» (кража) и «ловля клопов» (грабеж)?

— Да, братишки, знаком я и с «тихим», и с «ловлей клопов», и не вчера узнал все это…

— Откуда ж ты такой взялся, старик?

— С большой каторги, дети мои! Я работал в банде великого Мельника.