— А! Большое дело! Разве Террор не вынес смертный приговор десяти тысячам дворян, королю, королеве и королевской семье, и разве не был он приведен в исполнение? Разве погибшие не были невинными жертвами?

Ставлю мою жизнь против жизни последнего санкюлота, что, если бы Жан был невежественным санкюлотом, то ни один из судей, столь непреклонных, когда речь идет о голубой крови, не подумал бы очернить и осудить его. Покончим с этим! Я пока останусь в обличье попрошайки. Это поможет мне в моем деле.

Пройдет немного времени, Фуссе, и я все выясню. Справедливость будет восстановлена!

— Да услышит вас Бог и да поможет он вам, господин виконт. В день, когда Жан будет восстановлен в своих правах и оправдан, я стану, пожалуй, самым счастливым из людей.

Покончив с этим тяжелым разговором, виконт и его бывший арендатор стали беседовать о том о сем, щедро воздавая должное импровизированному пиршеству, которое Фуссе устроил в честь возвращения своего хозяина.

Видя спокойствие виконта, папаша Фуссе не знал, как рассказать ему о том, что после исчезновения Жана объявился другой Монвиль, который добился, что Жана признали внебрачным, и доказал свои законные права.

Добрый человек, немного разгоряченный хорошим вином и обильной пищей, решил, что правильнее будет отложить этот разговор до завтрашнего дня. Он хотел постепенно, без горячки сообщить виконту о тех тяжких событиях, которые сопровождали перестройку замка Жуи, о появлении нового виконта, его популярности среди местных жителей, о знакомствах, которые тот завел среди дворян, мало-помалу возвращавшихся из эмиграции, и среди прочего о дружбе с аббатом Фарронвилем и владелицей замка Ружмон.

— Ладно! — сказал он сам себе. — Поживем — увидим, у меня полно времени, чтобы преподнести ему все потихоньку.

Бернар Фуссе, который уже давно вернулся из Пупюи, был представлен виконту, которого не сразу узнал. Молодой человек, конечно, пообещал, что сохранит тайну того, кого было условлено называть прозаическим именем «папаша Франсуа», и сел за стол вместе со стариками.

Обед незаметно перешел в ужин, а необыкновенный аппетит старого Монвиля ничуть не уменьшился. Но наконец старик, долго страдавший от суровых лишений, насытился.

Легко и свободно текла беседа, мужчины, положив локти на стол, маленькими глотками потягивали крепкое вино. Сотрапезники не заметили, как наступила ночь.

Бернар Фуссе тихонько вышел, чтобы переговорить с работниками, вернувшимися с поля, дать им указания на следующий день, проследить, как кормят скот, готовят зерно для отправки на рынок в Жанвиль, — одним словом, занялся теми делами и заботами, которые требуют присутствия хозяина и обеспечивают процветание хозяйства.

Папаша Фуссе, любивший порядок во всех делах, снова завел разговор о ста пятнадцати тысячах, хранящихся в крепком сундуке, который он припрятал в надежном месте.

Он спросил, что виконт собирается с ними делать, как и когда хочет их получить.

— Друг мой, деньги у тебя хранятся надежно. Держи их в укромном месте, где они и пролежали все эти пять лет. Будущее мое пока не ясно. Будешь выделять мне по мере необходимости небольшие суммы.

— Я сделаю все, как скажете, господин виконт, но ведь сегодня вам уже понадобятся деньги. С одним вашим экю вам далеко не уйти.

Виконт звонко и громко хохотнул.

— Что правда, то правда, — сказал он. — Я бы не отказался, чтобы в моем кожаном поясе, пустом, как национальная казна, звенела сотня луидоров.

— Сию минуту. Сейчас пойду и достану вашу кубышку.

— Подождем до завтра.

— Нет, сейчас! На дворе ночь, мы одни, никто нас не увидит, а заодно я вам покажу тайник, который известен только мне и Бернару.

— А, в конце концов, почему бы и нет.