— А теперь скажите мне, виконт, — продолжила госпожа де Ружмон. — После того как ваш преподобный друг освятит союз, надо ли будет обращаться в эту ужасную мэрию и просить… содействия… или… как там называется эта вещь… ну, вмешательства этого распрекрасного Этьена Барийе, виноградаря из Ашера и мэра… так называемой… коммуны?

— Увы, это необходимо, госпожа графиня!

— Фи! Какой ужас!

— Таков закон, и наши чиновники категорически на этом настаивают. Более того, этот святотатственный закон требует, чтобы гражданский брак — извините за ужасное соседство этих двух слов — был заключен прежде венчания. Но, если вы позволите, мы начнем с последнего, единственно значимого для нас.

— А если и вовсе обойтись без мэтра Этьена Барийе, — добавила графиня, которую вмешательство гражданского лица выводило из себя.

— Невозможно, госпожа графиня. Этот порочный закон не признает союза супругов, освященного лишь представителем Господа… даже дети от этого союза не будут признаны законными.

— Достаточно! Достаточно! Иначе я не ручаюсь за себя! О! Как я понимаю тех людей из Вандеи, которые сражаются и умирают, чтобы предотвратить подобные ужасы!

Но, в конце концов, у нас ведь будет священник… настоящий священник! Спасибо, что позаботились об этом, виконт. Благодарю и до скорой встречи.

Виконт откланялся, пообещав прийти на следующий день. Он летел в Жуи на крыльях безумной радости.

Наконец! Валентина дала согласие!

Он не заметил ни отвращения девушки, ни ее сомнений, ни ледяной холодности. Как человек влюбленный и привыкший к легким любовным победам, знающий лишь сожительство с оборванками и необузданную страсть Розы, он приписал долгие колебания мадемуазель де Ружмон ее скромности.

Время от времени он начинал отвратительно хохотать, изо всей силы хлопая себя по ляжкам и повторяя:

— До чего же глупы все эти простофили, начиная с самой графини, помешанной старухи! Во всем этом истинно только одно — надменная, великолепная Валентина и моя безумная любовь к ней!

Скажите на милость — им нужен кюре высшего качества! Хорошо же, я им предоставлю самого первосортного! Если он не понравится, то они уж чересчур привередливы!

Спустились сумерки. Обед, начавшийся в полдень, затянулся. Сеньор де Жуи отправил Толстяка Нормандца в Гедревиль с заданием любой ценой, живого или мертвого, привезти Кюре, Франсуа Лежена.

Толстяк Нормандец, привычный к самым разнообразным причудам своего хозяина, немедля отправился в путь и к полуночи вернулся в сопровождении старого нечестивца.

По невероятной случайности тот был почти трезв. Его обычные собутыльники в тот вечер не стали с ним пить. Батист Хирург получил знатную взбучку от своей супруги Бриарки, папашу Элуи скрутил ревматизм, а Жак Наставник был смертельно пьян еще с предыдущего дня.

Кюре оборванцев доставили на место с завязанными глазами, на повозке, и он в замешательстве предстал перед своим Главарем, которого никогда прежде не видал в одежде аристократа и в столь непривычной обстановке.

— Здравствуйте, Главарь! Рад, но еще более удивлен тем, что вижу вас.

— Добрый вечер, Кюре! Скажи-ка, — заявил Главарь без всякого вступления, — ты как следует знаешь весь этот вздор, который несут настоящие церковнослужители?

— Я? И вы еще в этом сомневаетесь? — возмутился старый мошенник. — Да я бы запросто совершил богослужение перед любым епископом из бывших, не ошибившись ни на слово, ни на букву, ни на запятую… Я знаю обряды как свои пять пальцев, и никому не удастся меня запутать.