Кстати сказать, написанный Нечаевым в 1869 году «Катехизис революционера», с его знаменитыми «цель оправдывает средства» и «страшным, повсеместным и беспощадным разрушением», ужаснул Даже Герцена, ставшего к тому времени «духовным отцом» анархиста Кропоткина.

«Теоретики», включая харизматичных Маркса и Энгельса, решительно отвергли «нечаевщину», её методы и идеологию. Но было поздно: сначала декабристы разбудили Герцена, а затем он сам своим «Колоколом» вызвал к жизни доселе дремавших «бесов». Последних со всей беспощадностью описал внезапно прозревший Достоевский, который и сам по молодости баловался «идейками», едва не стоившими ему жизни.

Однако Федора Михайловича не услышали. А если и услышали, то не поверили. И в первую очередь не поверили власти, до сей поры более-менее успешно боровшиеся с «социалистической заразой». В какой-то момент власть дала слабину, и инициативу тут же перехватили ушлые «практики», которые к тому времени окончательно переквалифицировались в «стрелков».

В своих мемуарах видный российский деятель, ретивый монархист

В. В. Шульгин делил население России образна конца XIX - начала XX веков на две категории: «народ» («…в общем и физически здоровый, неленивый, невежественный и лишенный одного из существенных элементов культуры - уважения к «чужой» собственности») и «так называемую интеллигенцию». Причем, по классификации Шульгина, «полубольная, вечно всем недовольная» интеллигенция, в свою очередь, строго наполовину была представлена «нытиками» («дегенеративные эстеты») и «бомбистами» («анархизированные дегенераты»).

Типаж последних в основном известен по описаниям, часто встречающимся в отечественной классической литературе. В Ней бомбист - это чаще всего студент («скубент»), с едва проклюнувшимися усами и бородкой. Еще чаще - студент недоучившийся. Он ходит в длинном, до пят пальто, в недрах которого легко скрывается полное собрание сочинений князя Кропоткина либо небольшой, но впечатляющий арсенал. Носит гимназическую фуражку или дешевый картуз (головной убор почему-то обязателен), а в кармане хранит револьвер, а ещё лучше - бомбу, аккуратно завернутую в давно не стиранный, окровавленный платок. Этот платок - немаловажная часть декора, ибо «бомбисты», опять же по описаниям, - люди все больше больные, чахоточные, так что им регулярно нужно, извините, отхаркиваться. Кстати, не отсюда ли идет знаменитая бледность юноши «со взором горящим»?

Другая разновидность бомбистов - молодые люди еврейской национальности. Эти вообще могли быть одеты как бог на душу положит. Здесь студентов уже много меньше. Но не потому, что русские умнее, а просто такова была в те годы внутренняя государственная политика. И наконец, ещё одна категория - барышни-бомбистки, эмансипированные курсистки с «претензиями».

Эти, как правило, обладали неестественно пониженным чувствительным порогом, а посему, выражаясь современным языком, были наиболее отмороженными. Каждая неизменно курит дешевые папиросы, через одну - с кокаиновой пылью в ноздре. Их отличительная черта - непредсказуемость и истеричность на грани припадка вкупе с умелым обращением с Оружием. Немудрено, что сих экзальтированных особ побаивались даже соратники по партий. «Наши женщины жесточе нас», - сказал, между прочим, не кто-нибудь, а сам Кибальчич.

И конечно же, всех без исключения бомбистов отличало особое искусство патологического словоблудия. Они умели, хотели и могли говорить часами: о себе, о мире, о своей роли в этом мире. А уж об идеалах революции, равенства и братства - пока завод не кончится. Помните, как Федор Михайлович описывал своего героя-бомбиста Петра Верховенского в апокалиптических «Бесах»: «…Говорит он скоро, торопливо, но в то же время самоуверенно, и не лезет за словом в карман.