|
— Потому что я весь — одно только знание. Когда я выкидывал из памяти все, что знал о Кеммлере, это... это лишило меня части моего существа. Ну... это как если бы тебе руку отрубили. А то, что осталось из воспоминаний о нем, только бередит рану. Мне показалось, я начал понимать, о чем это он. — Это, должно быть, больно. Огоньки неуверенно дрогнули. — И больно тоже. Но не только. — Если это и больно, — сказал я, — это пройдет, как только мы закончим этот разговор. — Но... — начал Боб. — Это приказ. Расскажи мне, Боб. Боб поежился. Странное это было зрелище. Облачко светящихся искр сжалось на мгновение, словно от легкого дуновения ветра, а потом прянуло в сторону — словно я смотрел на него сначала одним глазом, а потом другим, зажмурив первый. — Кеммлер, — произнес Боб. — Ладно, — светящееся облачко замерло на углу стола, приняв форму идеального шара. — Что ты хочешь знать, чародей? Я с опаской всмотрелся в огоньки, но ничего такого не заметил. Ну, если не считать того факта, что Боб вдруг притих. Да и геометрические формы не в его привычках. — Скажи мне, что такое Слово Кеммлера. Облачко сменило цвет на алый. — Знание. Истина. Сила. — Э... — пробормотал я. — А если чуть конкретнее? — Господин записал свои учения, чародей, чтобы те, кто придут ему на смену, смогли научиться этому. Смогли узнать, что есть истинная сила магии. — Ты хочешь сказать, поделился своими знаниями о некромантии? Тон у Боба сделался прямо-таки издевательский. — То, что ты называешь магией, всего лишь набор салонных фокусов, жалкое подобие подлинной власти над жизнью и смертью. — Частное мнение, надеюсь? — предположил я. — Гораздо больше, — возразил Боб. — Это истина. Истина, которая открывается тем, кто ее ищет. — Что ты имеешь в виду? — медленно произнес я. Блеснула вспышка, и в светящемся багровом шаре возникла пара белых глаз. Очень они мне не понравились, эти глаза. — Ты хочешь, чтобы я показал тебе начало пути? — произнес голос Боба. — Смерть, Дрезден — это часть тебя. Она вплетена в ткань твоего бытия. Ты представляешь собой набор частей, каждая из которых умирает и возрождается. Белые огни-глаза излучали холод. Не здоровый, бодрящий холод горного ручья. Могильный холод. Ничего подобного в жизни не видел. Впрочем, перебивать Боба теперь, когда он начал выкладывать хоть какую-то информацию, не имело смысла. Ну, и огоньки, конечно, красивые были. — Уже сейчас мертвая плоть украшает тебя. Ногти. Волосы. Ты ухаживаешь за ними как любой другой смертный. Ваши женщины украшают их. Соблазняют ими. Смерть — это не та штука, которой надо бояться, парень. Она все равно что любовница, которая ждет тебя в свои объятья. Ты ведь ощущаешь ее — если знаешь, конечно, на что похожи ее прикосновения. Ледяные, неспешные, сладостные. Он говорил правду. Ледяное, покалывающее, блаженное бесчувствие расходилось по моему телу от ногтей и волос. На мгновение мне показалось, что это больно, но потом до меня дошло, что неприятные ощущения я испытываю только в тех местах, где этот сладкий озноб касается пульсирующей в моих венах крови. Не будь крови, я не испытывал бы ничего, кроме бесконечного блаженства. — Запусти в себя немного смерти, парень. Тебе самому захочется еще. Открой рот. Я повиновался. Тем более, я так и так смотрел на огни, и одного вида их хватало, чтобы разинуть рот от восхищения. Я едва заметил крошечную точку темно-синего света — ни дать, не взять трупик какой-то маленькой звезды — которая выплыла из белых глаз духа и начала двигаться по направлению к моему рту. |
