|
– Чтобы доказать, что я не умею обращаться с женщинами. Ну же, Барделис, где ваша решительность? – Я признаюсь, что сделал бы многое, чтобы предоставить вам доказательства. Но брать себе жену! Помилуйте! Это уж слишком! – Чушь! – сказал он насмешливо. – Вы сдаетесь. Вы просто боитесь потерпеть поражение. Эта дама не про вашу честь. Ее сможет завоевать смелый и благородный дворянин, а не жеманный дамский угодник, не дворцовый фат, не люксембургский щеголь, каким бы обширным не был его опыт обольщения. – Po'Cap de Diou note 10 – раздался рык Казале, гасконского капитана королевской гвардии, который произносил странные южные ругательства. – Встаньте, Барделис! Вперед! Докажите свое благородство и смелость, или вы будете навек опозорены; дамский угодник, дворцовый фат, люксембургский щеголь! Mordemondiou! Я бы набил человеку полный живот свинца всего за одно такое оскорбление! Я почти не слышал его. До меня едва доносились шумные голоса остальных болтунов, которые повскакивали со своих мест, – те из них, которые могли стоять, – и возбужденно убеждали меня принять вызов. Вот так неожиданно все перевернулось, из нападавшего я превратился в объект нападения. Я сидел и обдумывал то, что произошло, и скажу вам честно, мне это мало нравилось. Я искал повод, чтобы отказаться, и не находил его. Мои взгляды на противоположный пол полностью соответствовали тому, что я говорил графу. Вполне возможно – а теперь я знаю, что так оно и есть, все женщины, которых я знал, соответствовали описанию Шательро, и их было легко завоевать. И успех, которым я у них пользовался, разыгрывая все эти любовные комедии, оказался обманчивым. Однако в тот вечер я так не думал. Я был доволен, что разозлил Шательро, и испытывал удовольствие от того, что такой женщины, как он описывает, не может быть на свете. Вероятно, я кажусь вам циником и негодяем. Я знаю, что так обо мне думают в Париже. Человек, имеющий в избытке все, что может дать ему богатство, молодость и благосклонность короля; лишенный иллюзий, веры и жизнелюбия, я скорее презирал свое великолепие, которому все так завидовали, нежели получал от него радость, поскольку я осознавал его ничтожность. Так неужели покажется странным, что этот навязанный мне вызов все сильнее и сильнее манил меня своей новизной и обещанием новых впечатлений? Мое молчание затянулось, и Шательро насмешливо посмотрел на меня. – Ваш пыл угас, господин де Барделис? Что то я не слышу того петушка, который только что звонко кукарекал. Послушайте, господин маркиз, вас считают отчаянным игроком. Может быть, пари заставит вас принять мой вызов? Я вскочил. Его насмешка обожгла меня, как удар хлыста. Возможно, то, что я сделал, было сделано из хвастовства, но мне больше нечем было подкрепить мою похвальбу – или то, что они превратили в похвальбу. – Вы предлагаете пари, не так ли, Шательро? – воскликнул я, отвечая вызовом на вызов. Все затаили дыхание. – Пусть будет так. Внимание, господа, вы будете свидетелями. Я ставлю мой фамильный замок со всей его утварью и мои земли в Пикардии до последней травинки, которая на них растет, против того, что я завоюю Роксалану де Лаведан и сделаю ее маркизой Барделис. Вас устраивает эта ставка, господин граф? Вы можете поставить все, что у вас есть, – добавил я грубо, – и все равно, я уверен, разница будет в вашу пользу. Насколько я помню, первым обрел дар речи Миронсак, который даже в столь поздний час попытался охладить наш пыл и призывал нас к благоразумию. – Господа, господа! – уговаривал он нас. – Во имя всего святого, подумайте, что вы делаете! Барделис, ваш заклад – безумие. |
