— Зачем тут люди? Их, как я вижу, много.

— Людей много. И люди разные. Французы, англичане, чехи, швейцарцы. Приезжают банкиры, хозяева заводов. Говорят на разных языках, но я всех понимаю. Я знаю немецкий, английский, французский… Выучила за полтора года. Правда, они думают, что я дурочка и ничего не понимаю, а я лишь редкие слова разобрать не могу. Пусть думают, пусть они так думают. Сволочи!

Она сказала это каким–то не своим, не женским голосом.

— За что вы их ненавидите? Вы же их не знаете.

— Я их не знаю! Как же! Они как пауки в банке: сплелись в клубок и рвут друг у друга ноги. Они всех ненавидят — и русских, и немцев. И, кажется, немцев даже больше, чем русских. Узнал бы фюрер, что это за фрукты такие. Мне иногда так и хочется катануть письмо Гитлеру, да боюсь за наших, русских в блоках. Им будто бы у Ацера лучше, чем в других лагерях. Тут все учёные. Есть директива кормить их и лечить.

— Узники важные, — перешла на волну собеседницы Кейда, — Таких и в Америку можно.

Патриция склонила белокурую голову на плечо Кейды, доверчиво, словно к матери, прижалась к ней. И так постояла минуту–две, рада была, что Кейда не отстранялась, приняла её. Это была светлая минута, когда в их душах немного рассеялись страх и тревога и возникала жажда спасительной деятельности.

— Они тут часто говорят «ложа». Но если видят немца, офицера или в штатском, замолкают. Меня только не боятся, наверное, как кошку или собаку. У них тут клуб какой–то. И люди со всего света приезжают. Они тут знакомятся.

Девушка оглянулась на дверь.

— Слышала, как один старик то ли в шутку, то ли серьёзно говорил о мировом правительстве, о единых деньгах: после войны, мол, не должно быть ни марок, ни фунтов, ни рублей… Они, как я думаю, против фюрера идут.

— За русских что ли?

— Нет, и не за нас тоже. Боюсь я их. Странные они.

— Ты вся дрожишь, Настенька, — улыбнулась Кейда, гладя её волосы, — Иди спать. И я тоже лягу. Включу радиоприёмник. Буду слушать, что там у нас на фронте…

— Слушайте, слушайте, и никого не бойтесь. Барон, если не звал на ужин, значит, к тем ушёл, к «летучим мышам». С ними он до поздней ночи сидит. Всё галдят о чём–то и галдят…

Женщина, сама того не зная, обладает механизмом тонкого анализа окружающей среды, особенно той её части, которая связана с человеком и человеческими отношениями. Она может не видеть опасности, но чувствовать её приближение, может видеть нечто похожее на опасность и улавливать, что реальной угрозы оно не несёт. Настя видела перед собой страшное существо — Ацера и не боялась его.

Погасила свет, но приемник не включала. Страха не было, просто сердце ныло от обилия впечатлений, — смутных и невеселых. Не все было понятно до конца. Здесь, на границе Германии со Швейцарией, гитлеровцы устроили лагерь для ученых и всяких ценных инженеров. Но слышало её сердце: тут происходит и что–то более важное, и такое, чему она ещё не знает объяснения. «Поговорю с Павлом Николаевичем. Завтра же поеду в Рут–замок. Завтра, завтра…»

Её тотчас обступили сновидения. Над замком и вокруг него за окнами кружатся тучи чёрных огромных птиц. Они страшно блестят глазами, машут крыльями и силятся издать звуки, но тишина, словно колдовская сила, объемлет их, и они изнемогают, но не падают.