— Не доложите.

— Почему?

— Фюрер очень занят и служебных писем не читает. Только личные.

— Откуда вы это знаете?

— Знаю. Фюрер сам мне сказал: «Напишите мне, как вы устроитесь в Рут–замке. Я приеду к вам на охоту».

— Фюрер! Разве орден вы получали из его рук?

— Да, конечно. Эти ордена он вручает лично. А вы будто не знаете!

— Но дядя Альберт… сказал, что наградил вас он.

— Представил он, а вручал сам фюрер. И очень тепло, по–отечески поздравил, обещал приехать.

Кейда как будто шла по краю обрыва, над пропастью, и страховала её лишь собственная уверенность и отвага.

На берегу Кейду ждала вызванная Ацером машина. Барон, прощаясь с ней, повторил:

— Жду вас завтра.

— Я не приеду.

— Почему?

— Буду кататься на лошади.

— Фрейлейн Кейда, не понимаю вас! Объяснитесь. Я плачу вам деньги…

— Деньги? Можете не платить.

Барон был в растерянности: с одной стороны, он не привык к такой форме отношений с подчинёнными, а с другой — не знал, как вести себя с этой высокомерной девчонкой. Он смотрел ей в глаза и забывал о своём положении, все его служебные обязанности казались далёкими и ненужными. Он любил её, несомненно любил, хотя, конечно же, не мог в этом признаться не только ей, но и самому себе. В ней всё ему нравилось, даже эта демонстративная, почти хулиганская независимость.

Не простившись, Кейда села в машину.

Уже давно отгремело танковое сражение под Курском, для Германии это была ещё большая трагедия, чем под Сталинградом. Немцы приуныли. Если раньше они охотно обсуждали любой примечательный эпизод на германо–советском фронте, и каждый в своих рассуждениях был по меньшей мере Клаузевицем, то теперь они вдруг как воды в рот набрали, в потухших взорах можно было прочесть ожидание скорых событий, на этот раз катастрофических для страны. Каждый ощущал уже зловещее ледяное дыхание окончательной развязки.

В эти дни Кейда не бывала в Боденском замке, и Ацер не напоминал ей о служебном долге. Но сам он ежедневно по утрам, как на службу, приезжал в Рут–замок и в назначенный час занимал своё место за столом. С немецкой аккуратностью спускалась из своих аппартаментов Кейда. После церемонии приветствий они завтракали.

В этот день Кейде за чаем подали телеграмму. Прочитав текст, она подняла её высоко над головой:

— Завтра прилетает Вильгельм!

Девочки запрыгали, завизжали, старуха лодочкой прислонила к уху ладонь, а Ханна кричала ей:

— Папа прилетает с фронта, папа!

Ацер выпрямился, посмотрел через стол на Кейду. Она улыбалась. «Радуется, — думал полковник. — Странно!»

Уехал он внезапно, ещё до окончания завтрака, и Кейда его не задерживала. Взволнованно совал в руку Кейды влажную морду Анчар. «Прилетает Вильгельм». Пёс понял эти слова, он знал уже, что хозяин замка где–то недалеко, он летит или едет и скоро будет здесь.

— Мы поедем встречать папу, поедем? — волновалась Ханна.

У Кейды не было ни вопросов, ни сомнений: она — главная в замке, единственная, кто может принимать решения и кто может поехать на аэродром. Нельзя забывать, что Вильгельм, отправляясь на фронт, признал её за близкого, родного человека.

— Поедем, Ханна. Завтра рано утром мы отправимся в аэропорт Зинген.

Ханна запрыгала по комнате, захлопала в ладоши.

Здание аэровокзала было небольшое, двухэтажное, пассажиров почти не было. Война не располагала к путешествиям, молодёжь была на фронте, старики — дома.

Поставив машину в сторонке, Кейда с девочкой пошли узнавать о рейсе из Мюнхена, но в небе раздался рокот, появился двухмоторный самолёт, похожий на «Дуглас», но чёрный, как жук, и меньше размером.