— Надо вязать?

Генерал был одет легко, в одном кителе, и стоял прямо, не поворачивая головы в сторону лётчика.

— Вы легко одеты. Где ваша шинель?

Генерал с презрением оглядел лейтенанта. Сказал:

— Этот вопрос надо задайт там… партизан.

Пряхин протянул немцу реглан, но генерал, сохраняя величественную позу, отстранил его.

— Если так, то мы вас завернем в брезент и свяжем.

— Вязать? Зачем вязать! Если вы понимайт рыцарь, то не надо вязайт, как это делал грубый мужик партизан. Мой честный слов соблюдать порядок.

Генерал смягчился, и в его голосе зазвучала просительная интонация. Владимир подумал: если он будет сидеть в задней кабине, то что он может мне сделать?

Вспрыгнул на крыло, достал из задней кабины ручку управления. На случай беды она была у штурмана, и тот мог управлять самолётом. А в этом полёте ручкой можно было стукнуть по голове лётчика…

— Залезайте в кабину! — скомандовал лейтенант.

Тот обрадовался и легко запрыгнул в кабину. Генерал был опытный воздушный боец, летал на «мессершмиттах» и умел водить многие другие самолёты. Владимир видел, как от штабной землянки отделился командир эскадрильи, но сделал вид, что не заметил его и пошёл на взлёт. На линии старта остановился, прогревал мотор. Тут он вылез на крыло, свернул узлом реглан и с силой сунул его на колени генералу. Немец не сопротивлялся, но и не торопился укрыться регланом. Пряхин посмотрел на комэска, — не даёт ли ему каких знаков? — но нет, командир стоял рядом с механиком, — стоял спокойно, и это значило, что Пряхин может взлетать.

Дождь словно по заказу прекратился, но небо не посветлело. Обыкновенно в ясную погоду лётчики, едва набрав высоту, могли различать южный берег Ладожского озера, а вскоре им открывался и Ленинград, и юго–восточная часть Финского залива, но сейчас всё было скрыто свисающей с неба пеленой сырого воздуха и быстро густевших сумерек. Владимир зорко оглядывал пространство, опасался истребителей, хотя в это время и в такую погоду они летали редко. Он на минуту отвлёкся на приборы и тут почувствовал толчок в плечо, оглянулся: к нему из задней кабины кинулся генерал. Он показывал рукой вверх и вправо и кричал: «мессершмитт!» Владимир толкнул ручку от себя и самолёт клюнул носом в крону деревьев. В стороне у самого крыла засветился пунктир пулемётной очереди. Владимир отвернул в другую сторону и слышал, как по колёсам и крыльям застучали ветки березняка. Мгновенно сработала мысль: от «мессера» не уйдёшь, а генерала во что бы то ни стало надо доставить живым. Он высмотрел небольшую поляну, нырнул в неё, коснулся колёсами земли и направил машину в темневший на невысоком холмике кустарник. Самолёт вязко во что–то погрузился. Владимир уткнулся в приборную доску и потерял сознание. Очнулся он ночью, — и первое, что увидел — лицо немца. В руках у него был пузырёк, и немец, показывая его, говорил:

Нашатырный спирт. Я дал его вам под нос, и вы стал живой.

Генерал смеялся.

— А где вы взяли нашатырный спирт?

— У вас в кабине аптечка. Наш самолёт тоже имеет шпек. И ещё мы имейт шоколад и сигарет.

— У нас тоже есть шоколад, — вяло отвечал Пряхин, — Энзэ называется, неприкосновенный запас.

— A-а… Карашо! Это порядок. У вас, русских, тоже бывайт порядок. Редко, но бывайт.

— Откуда вы знаете, — спросил Владимир, — что у русских бывает порядок?

— A-а… Читат русскую литературу: Чехов, Достоевский…

— Понятно.

Немец смеялся.

Владимир потряс головой, — сильно болел лоб.

И ушах звенело, — и так, будто сзади по голове его кто–то ударил.