Белисарио. Не понимаю, почему ты так превозносишь этот порок. Если бы эта барышня взаправду любила своего жениха, а тот повинился бы перед нею, что изменял ей с этой распутницей, она бы простила его и вышла за него замуж. Разве не лучше ли всем было от этого? Помогла ей ее гордыня? Ведь барышня из Такны так барышней и осталась.

Мамочка. Ты еще маленький и ничего в этом не понимаешь. Из всех чувств, которыми наделен человек, гордыня — самое лучшее. Она защищает его. Человек, потерявший гордость, — не человек, а тряпка половая.

Белисарио. Ну, это уже не сказка, а проповедь какая-то. В сказках должно что-то происходить, а у тебя никаких подробностей. Вот скажи, к примеру, у барышни нашей дурные побуждения?

Мамочка (в испуге вставая). Дурные? Что ты несешь? (В ужасе.) Что это значит — "дурные побуждения"?

Белисарио. Я хотел сказать "дурные мысли". У барышни из Такны таких никогда не было?

Мамочка (умиротворенно, с трудом взбираясь на кресло). У тебя самого дурные мысли, негодный мальчишка.

Белисарио (возвращается за стол и пишет). Да, Мамочка, тут ты совершенно права. Я постоянно думаю, что под этой бесплотной оболочкой, на дне этих безмятежных глаз клокотали страсти и безотчетные порывы и что иногда они брали верх и вырывались на волю. Не может быть, чтобы повседневная рутина целиком заполняла твою жизнь. В детстве мне казалось, что ты всегда была сморщенной старушкой. Да и теперь, когда я пытаюсь представить, какой ты была в юности, у меня ничего не выходит: старушка заслоняет и вытесняет барышню. Сколько всякой всячины ты мне нарассказывала про нее, а представить ее въяве я не могу. Что сталось с нею после того, как она сожгла свое подвенечное платье и отказала жениху?

Бабушка поднимается из-за стола и идет к Мамочке. Дедушка и Амелия продолжают обедать. Дедушка время от времени яростно солит еду.

Бабушка. Эльвира, что же ты до сих пор не собрала вещи? Педро хочет выехать затемно, чтобы попасть на пристань до солнцепека. Иначе мы обгорим, у тебя ведь такая нежная кожа. (Пауза.) Знаешь, я в глубине души рада, что мы уезжаем. Когда после всех этих мучений мама умерла, мне стало казаться, что и Такна умирает. А после папиной смерти этот город мне отвратителен. Давай я тебе помогу уложить чемоданы.

Мамочка. Я не поеду с вами в Арекипу, Кармен.

Бабушка. А где же ты будешь жить? С кем ты останешься в Такне?

Мамочка. Я не хочу быть вам обузой.

Бабушка. Что за глупости, Эльвира?! Педро просто счастлив, что ты едешь с нами. Разве мы с тобой не сестры? Значит, и Педро ты — родная. Давай укладываться.

Мамочка. Со дня твоей свадьбы я ждала этой минуты. Я не спала ночами, все думала, думала, пока в казарме чилийцев не играли зорю. Я не могу жить с вами. Педро женился на тебе, а не на нас с тобой.

Бабушка. Ты будешь жить с нами — и никаких разговоров.

Мамочка. Ведь это все плохо кончится. Начнутся размолвки. Вы с Педро будете ссориться, и когда-нибудь он тебе скажет, что эта посторонняя женщина вовсе не обязана сидеть всю жизнь у него на шее.

Бабушка. Почему "всю жизнь"? Завтра ты позабудешь историю с Хоакином, полюбишь кого-нибудь, выйдешь замуж. Довольно, Эльвира! Нам завтра так рано вставать, и впереди такой долгий путь…

Белисарио (в восторге подпрыгивает на стуле). Долгий, тяжкий, трудный! Поездом из Такны в Арику. В Арике сесть на пароход и двое суток плыть до Мольендо. А сойти там на берег не так-то просто, правда, Мамочка? Это цирковой номер: с парохода на баркас вас перегрузят на канате, лебедкой, как коров. А потом — трое суток верхом по горам, где скрываются разбойники. Вот видишь, Белисарио, а ты еще нос воротил от писателей-регионалистов, а теперь сам попался на удочку местному колориту и жутким подробностям.