— Басарга! — Княжна, бросив одежду, кинулась к нему, попыталась обнять, но тут же вскрикнула и отскочила: — Ой, ты весь царапаешься!

— Сейчас, сейчас… — Боярин отбросил пояс с оружием, стал расстегивать крючки бриганты, усыпанной снаружи золочеными клепками, кое-как стащил жесткое одеяние через голову, взялся за поддоспешник.

Женщина немного подождала, потом рассмеялась и отступила:

— Не спеши. У нас будет еще много времени. Мне по-прежнему никуда не спастись из твоих объятий.

— А разве ты этого хочешь? — Басарга наконец-то избавился и от поддоспешника, оставшись в одной рубашке… Не считая, конечно же, меховых штанов, подштанников, сапог, портянок… В общем — еще на несколько минут раздевания.

— Конечно, нет. — Женщина подошла, закинула руки ему за шею и крепко поцеловала. — Я готова оставаться в твоих руках всю оставшуюся жизнь и держать тебя за ладонь после смерти. Но оставаться одной так тоскливо… Ты уезжаешь, и становится темно и пусто. Не с кем не перемолвиться, никаких вестей не узнать. Иногда мне казалось, что я способна заключить сделку с дьяволом, лишь бы снова оказаться среди царского двора, слушать новости из первых рук, принимать поклоны князей, стоять в свите на царском пиру…

Басарга прикусил губу.

Мирослава, ответившая на его любовь, вопреки своему княжескому происхождению сбежавшая с ним из монастыря, где готовилась к постригу, отказавшаяся ради него от родни, скрывшаяся с ним в поважских лесах, родившая ему нескольких детей… Если люди узнают хоть малую частицу из ее проступков… Да что там: если ее просто узнают — она будет опозорена, повязана и упечена родичами в самый дальний скит в самой дальней глухомани.

Но она все равно приехала в Москву. Видать, и верно вконец обезумела со скуки.

— Как же ты добралась?

— Ну, не так я беспомощна, как тебе кажется, — улыбнулась княжна, проведя ладонью по его бороде, и боярин невольно попытался прижаться к теплым пальцам щекой. — Вот только девку твою, прости, увела. Ту, что ты ко мне после смерти няньки приставил. И сани. Те самые, на которых ты меня из Горицкой обители украл.

— Ты же не от меня сбежала, а ко мне, — тихо ответил Басарга.

— К тебе… — внимательно посмотрела ему в глаза Мирослава. — Как-то утром на крыльцо вышла, а там к приюту детскому, что ты отстроил, книжница спешит. Умная, скажу тебе, баба, хоть и простолюдинка. И грамоту разумеет, и счет, и о землях разных ведает. Хорошо детей учит. Мне и то такой воспитательницы не досталось. Из монастыря двое иноков ратному делу обучают и вере правильной. Староста наш Турум-Бурум — делам хозяйственным… Спокойна я стала за детей, умными и храбрыми вырастут. И вдруг такая тоска меня смертная взяла, что никому я в сей глухомани не надобна, попусту жизнь свою сжигаю, что не стерпела…

— Я люблю тебя, сокровище мое, — ответил на ее немой вопрос боярин Леонтьев. — Всегда бы тебя при себе держал, кабы мог. Да токмо сие не в воле моей…

— Когда воля общая, то и получится.

— Как же ты по Москве ходить будешь? Ведь узнают!

— Да забыли все обо мне давно, — небрежно пожала княжна плечами. — Не ищут. Ну, и кутаться стану получше. Пока мороз на улице, то лицом в платке никого не удивить. А к лету ты чего-нибудь измыслишь, верно?

— Верно, — завороженно кивнул боярин.

— Как же хорошо, когда ты рядом, — наклонившись вперед, прошептала ему Мирослава. — Вижу тебя — и счастлива.

— Несу, матушка… — Слова оборвались в дверях испуганным писком.