|
– Больно смело говорить стала. Про тряпицу в трубе забыла? Ты всегда про нее думай, про тряпицу-то… Я ведь в психушке лечусь, – вдруг доверчиво сообщил он. – Два раза в год: осенне-весенние обострения. Докторские назначения аккуратно выполняю. Уважают меня шибко доктора. Главврач: только по имени-отчеству. Часа по четыре мы с ним в кабинете сидим, беседуем. Диссертацию на мне защитил.
– Врете, – тихо сказала Лиля. – Это вы триллеров насмотрелись. – Триллеров! – обиделся старик. – Меня еще в детстве заприметили… Сижу как-то, мать грецких орехов купила. Я их почистил, на половинки разломал, весь стол в кухне выложил. Мать и спроси: любишь, мол, орешки, сыночек? – А это, говорю, мама, не орешки. Это человеческие мозги, только маленькие, видишь, как похожи? Это мозг старосты Сашки Самойлова, я его на потом оставлю. А эти сейчас съем, они слаще: Люськины и Галькины с первой парты. В больницу она меня повела. Там отклонения обнаружили. В первые дни Лиля крестилась и твердила, от шепота до крика: «Господи, помоги. Господи, помоги. Господи, помоги!!!» И с отчаянием поняла, что ее не слышат. Бога – не было. Когда-то и ей на глаза попадались наклеенные на витрины, на столбы снимки: «Пропала девушка…» «Ушла из дому и не вернулась. Особые приметы…» Фотографии долго трепало на ветру, они выгорали и желтели на солнце, расплывались и истлевали под дождем. Как будто безмолвно и грустно подтверждали: так же в это самое время истлевали где-то тела и кости их хозяек. Лиля жила в яме не первая. Между досок топчана она обнаружила заколку-краб. Заколка была дорогая, черепаховая. Старик действительно искал беленьких и сладких, из «телевизера». Где ее несчастная предшественница, что с ней случилось? Ясно одно: она не выбралась. Иначе бы давала интервью в криминальных новостях, маньяка бы искали по фотороботу, предупреждали, что ходить в лесополосе опасно. В углу кирпичной кладки Лиля обнаружила криво нацарапанное: «Таня. 28. YI. 2004 год. Умираю. Прощайте все. Мамочка…» Оплакала. Лиля тоже умирала – она это понимала. Чернели пальцы на ногах. Она ослабла, и даже переворачиваясь с боку на бок на топчане, задыхалась, кашляла и держалась за сердце. Не съеденные батоны, распухшие и мертвенно-белые, плавали в жиже. Старик огорченно, с досадой подытожил: «Скоро уже. Чего вы все дохлые попадаетесь». Через день, одетый в робу и резиновые сапоги, он широко открыл люк. Потыкал труп палкой. «Не закоченела еще». Высохшее черное тельце в лохмотьях грубо, комком, помогая сапогами, умял в грязный матрасник. Зацепив на крюк на конце цепи, вытащил, погрузил на сиденье машины рядом. Поехал туда, где громко, заливисто пели птицы – их, приникнув к трубе, слушала когда-то Лиля. Здесь лес рос гуще и слышалось бульканье и журчанье воды. – Мы порхали, мы порхали… – Наши крылышки устали… Мурлыча под нос, старик вытащил из кустов заготовленную автопокрышку от грузовика. Оставалось обмотать концы матрасника вокруг шины и – в пруд. Тут сомы водились, раки – жирные, упитанные… Покряхтывая, держась за поясницу, старик обернулся. Матрасник был пуст… – «Лилька у нас теперь вне конкуренции. Талия – пятьдесят сантиметров. Глазищи – в пол-лица. В них заглянуть страшно – дна нет! Журналы только ее и снимают. В телесериал на главную роль пригласили…» Многие завороженно оглядывались на спускающуюся со ступенек Дома моделей, мощно, как на подиуме, бросающую бедра высокую стильную даму в белом. И только Лиля знала: по лестнице спускается не женщина-вамп, а ковыляет согбенная, с безумно трясущейся головой, с седыми космами старухой, прижимая к изможденной впалой груди костлявые руки. |
