Видение было таким ярким, что Нарчат поняла – если бы ее воины не видали ее позора, то они были бы уже мертвы, как и она сама. И виной всему ее произнесенные с испуга дерзкие речи. Ведь с самого начала рузская богатырка назвала ее своей сестрой и сказала, что учит ее своей рукой для того, чтобы выбить из нее глупость и дерзость. Да и какой она была бы царицей – такой царице и царство в распыл пустить несложно, достаточно только наговорить глупых дерзких слов тому, кто покажется ей слабым, а он на самом деле окажется силен. Любой другой на месте рузской богатырки просто снес бы своим мечом глупую голову Нарчат и закончил бы на этом с ней свое дело.

Подумав об этом, лежащая ничком девушка заплакала вновь – горестно и безутешно; заплакала о том, чего не вернешь и чего уже не исправить, совершенно не представляя, что с ней будет дальше и для чего ей жить. Несчастный человек, оказавшийся не в том месте и не в то время. Если бы она успела приехать в войско Батыя до его разгрома, то сама погибла бы в том сражении и была бы похоронена вместе с отцом и братом; если бы она выехала позже, уже узнав о том что случилось у Рязани… а зачем ей тогда, спрашивается, было выезжать? Разве что с посольством, с извинениями и объяснениями, что мокшанские воины вторглись в рязанские земли не по своей инициативе, а исключительно под принуждением злобного хана Батыя. Но как глава посольства, она не должна была бросать хозяевам вызовов и выходить с ними на поединки – разумеется, за исключением тех случаев, когда была бы задета ее личная честь.

Но как бы то ни было, Нарчат была жива и находилась в тридевятом царстве, тридесятом государстве в плену и в полной власти то ли приведших ее сюда рузских колдунов, то ли подчиненных им ужасных остроухих демониц, которых она сперва принимала за богатырок. И демониц этих было много, очень много – они толпились на площади, они мыли ее в бане, они входили и выходили из комнат – они были везде. Одни из них были воинами и имели большой рост, а также длинные мускулистые руки и ноги, которые не скрывали короткие порты и рубашки-безрукавки, другие были больше похожи на обычных девушек и имели тела невероятной, нечеловеческой привлекательности, и у всех из них были острые уши, чуть раскосые глаза и доброжелательные улыбки; но Нарчат знала, что все они демоницы, готовые в любой момент выпить ее кровь и высосать костный мозг. К тому же ее начала угнетать та комнатка, в которую ее поместили – маленькая и узкая, как монашеская келья. Нарчат казалось, что ей не хватает воздуха, что длинные боковые стены сдвигаются, делая проход все уже, и что вот-вот они сойдутся совсем, сжав ее в своих тисках и превратив в кровавую кляксу…

Приступы ксенофобии и клаустрофобии находились в самом разгаре, ибо мозг Нарчат, не получающий ответы на многочисленные вопросы, начал выдумывать их сам, исходя из своих внутренних установок, пожирая и пережигая сам себя. Еще немного – и полноценный психоз был бы ей обеспечен, но тут открылась заколдованная дверь (открывающаяся перед кем угодно, но только не перед Нарчат) – и на пороге появилась женщина. От неожиданности Нарчат перестала плакать и повернула голову на звук шагов. Обычная женщина – не богатырка и не демоница, быть может, только чуть старше Нарчат. Одежда не бедная, но и без особой вычурности – длинные узкие светло-зеленые порты почти до самого пола и белая туника с короткими рукавами… явно не служанка, но и не госпожа, хотя лицо довольно важное и знающее себе цену. Ее волосы собраны на макушке в пышный хвост, наподобие конского, что еще добавляет ей внушительности, но одновременно и женственности. Странные волосы – темные, но среди них несколько розоватых прядей… Она одна, но в коридоре явно еще кто-то есть – ждут, как поведет себя Нарчат и вообще как повернется разговор, но не заглядывают, потому что та лежит на матрасе, задрав вверх покрытую мазью попу.