|
Она замолчала и горько вздохнула. – Вам я скажу, – продолжала она шепотом. – Сказать это вам будет облегчением и утешением. Меня страшит мой брак. Эти слова вернули мне присутствие духа. – Я приехала, чтобы помочь вам, – начала я, – а вместо того веду себя, как безумная. Она слабо улыбнулась. – Как это похоже на вас, – напомнила она и нежно потрепала меня по щеке, как в былое время. Повторение этой ласки тронуло меня до глубины души. Я едва не задушила себя, стараясь удержать глупые, малодушные, бесполезные слезы, готовившиеся выступить опять. – Пойдемте, – сказала она. – Будет плакать. Сядем и поговорим, как будто мы в Димчорче. Я подвела ее к дивану, мы сели рядом. Она обняла рукой мою талию и положила голову на мое плечо. Опять слабая улыбка озарила, как потухающий свет, ее милое лицо, бледное и истомленное, но все еще прекрасное, все еще лицо рафаэлевой Мадонны. – Странная мы пара, – размышляла она с минуткою вспышкой своего прежнего неотразимого юмора. – Вы мой злейший враг, и вы залились слезами, лишь только увидели меня. Вы поступили со мной возмутительно, а я обнимаю вас, прижимаюсь головой к вашему плечу и ни за что в мире не отпустила бы вас от себя! Ее лицо омрачилось опять, голос внезапно изменился. – Скажите, – продолжала она, – как случилось, что обстоятельства свидетельствовали так ужасно против вас? Оскар убедил меня в Рамсгете, что я должна забыть вас, никогда не видеть вас. Я согласилась с ним, надо сознаться, моя милая, я согласилась с ним и разделяла некоторое время его ненависть к вам. Но когда моя слепота вернулась, это прошло само собой. Мало помалу, по мере того как свет угасал, мое сердце обращалось к вам. Когда мне прочли ваше письмо, когда я узнала, что вы близко от меня, мне до безумия захотелось увидеть вас. И вот я здесь – убежденная, прежде чем вы разъяснили это мне, что вы стали жертвой какой то страшной ошибки. Я попробовала в благодарность за эти великодушные слова начать оправдываться немедленно. Напрасно. Я не могла думать ни о чем, я не могла говорить ни о чем, кроме ее слепоты. – Подождите несколько минут, – сказала я, – и вы все узнаете. Я не могу еще говорить о себе, я могу говорить только о вас. О, Луцилла, почему вы удалились от Гроссе? Поедемте со мной к нему сегодня. Пусть он попробует помочь вам. Сейчас же, дорогая моя, пока еще не поздно. – Уже поздно, – сказала она. – Я была у другого глазного доктора, у незнакомого. Он сказал то же, что сказал мистер Себрайт. Он не думает, что мне можно возвратить зрение, он говорит, что операцию не следовало бы делать. – Почему вы обратились к другому доктору? – спросила я. – Почему вы скрывались от Гроссе? – Спросите Оскара, – сказала она. – Я скрывалась от Гроссе по его желанию. Услышав это, я сама поняла причину, руководившую Нюджентом, о которой потом прочла в ее дневнике. Если б он позволил Луцилле увидеться с Гроссе, наш добрый доктор заметил бы, что ее положение тяготит Луциллу, и счел бы, может быть, нужным раскрыть обман. Я продолжала уговаривать Луциллу поехать со мной к нашему старому другу. – Вспомните наш разговор по этому поводу, – сказала она, решительно покачав головой. – Я говорю о нашем разговоре перед операцией. Я сказала вам тогда, что привыкла к своей слепоте, что хочу возвратить себе зрение только для того, чтоб увидеть Оскара. И что же я почувствовала, когда увидела его? Разочарование было так ужасно, что я почти желала ослепнуть опять. Не содрогайтесь, не вскрикивайте, как будто я говорю что нибудь ужасное. Я говорю правду. Вы, зрячие, придаете слишком много значения вашим глазам. Помните, я сказала это вам тогда. Я помнила отлично. Она сказала тогда, что никогда искренне не завидовала людям, обладающим зрением. |
