— Ты заткнешься когда-нибудь или нет? — спрашивает его Коннор. — Здесь достаточно воздуха для четверых.

— Откуда ты знаешь? Мне уже трудно дышать, а у меня астма, между прочим. Будет приступ, и я умру прямо здесь!

— Отлично, — говорит Коннор. — Меньше на­рода, больше кислорода.

Услышав это циничное замечание, Гундос наконец умолкает, а Коннор чувствует легкие угрызения совести.

— Никто не умрет, — заверяет он испуганного мальчика, — расслабься.

— Мне кажется, умереть лучше, чем отправиться на разборку, — заявляет Хайден. — Как считаете? Давайте устроим голосование, что лучше: умереть или быть разобранным на ор­ганы?

— Не надо устраивать никаких голосова­ний! — резко возражает Коннор. — Я даже ду­мать о таких вещах не хочу.

Где-то далеко за границей их маленькой темной вселенной раздается металлический скрежет, — вероятно, закрывается люк багаж­ного отделения, и пол под ногами начинает ви­брировать — самолет выруливает на взлетную полосу. Коннор ждет. Турбины начинают рас­кручиваться — пол под ногами вибрирует все сильнее. Самолет берет разбег, Коннор чувст­вует это по тому, как его прижало к стенке корзины. Хайден, сидевший напротив, сваливает­ся прямо на него, и Коннор двигается, осво­бождая для него место.

— Что происходит? Что случилось? — стенает Гундос.

— Ничего. Взлетаем.

— Что?! Мы в самолете?

Коннор закатывает глаза от утомления, но, к сожалению, в кромешной тьме этого никто не замечает.

***

В клетке темно, как в гробу. Или в утробе матери. Чувство времени полностью исчеза­ет, и предсказать, когда самолет попадет в оче­редную воздушную яму, невозможно. Из-за этого все находятся в постоянном нервном на­пряжении.

Когда самолет поднялся в воздух, четверо попутчиков долго молчали. Полчаса, может быть, час — трудно сказать. Каждый думал о чем-то своем, стараясь взять себя в руки.

Самолет снова попадает в зону турбулент­ности, и все вокруг начинает дребезжать. Ин­тересно, думает Коннор, как расставлены кор­зины? Стена к стене или над ними и под ними тоже люди? Может, и есть, но расслышать их невозможно. В темноте возникает впечатле­ние, что, кроме них четверых, во всей вселен­ной больше никого нет. Гундоса стошнило. Коннор знает это, потому что не почувство­вать запах рвоты невозможно. Все чувствуют, но молчат. Любого могло стошнить — и, воз­можно, все еще впереди, если полет продлится достаточно долго.

Прошла, кажется, целая вечность, и пер­вым решается заговорить тишайший из четве­рых.

— На разборку, — произносит Диего. — Я бы предпочел, чтобы меня отдали на разборку.

Хотя Хайден задал вопрос уже сто лет на­зад, Коннор тут же догадывается, к чему отно­сится фраза Диего. «Что лучше: умереть или отправиться на разборку?» Этот вопрос словно висел в спертом воздухе в ожидании ответа.

— Я бы не хотел на разборку, — говорит Гун­дос. — Умерев, по крайней мере отправишься в рай.

В рай? Вряд ли, думает Коннор. По его мне­нию, они туда не попадут. Раз уж родители и те хотели от них избавиться, кому они нужны в раю?

— А с чего ты взял, что души тех, кого разобра­ли, не попадают в рай? — спрашивает Диего.

— Потому что они не умирают. Остаются в живых... вроде как. В смысле каждая частица наших тел будет использована, верно? По край­ней мере, этого требует закон.

Услышав эти слова, Хайден задает сакра­ментальный вопрос. Не просто какой-нибудь вопрос, а тот самый, который те, кому выпало на долю стать донором органов, никогда не ре­шаются задавать. Все об этом думают, но никто не решается говорить вслух.