Эти но¬вые мысли оказывают на нас благотворное действие (имен¬но такое действие оказывали на меня
те, что в первый момент мне досаждали), когда из глубины будущего они несут нам надежду. В глубине души я был счастлив бла¬годаря затаенной
уверенности, что, – так как миссия Сен-Лу не могла кончиться крахом, – Альбертина не может не вернуться. Я это понял. В первый день я не получил
ответа от Сен-Лу, и мне опять стало тяжело на душе. Мое решение, то, что я передал Сен-Лу все полномочия, не было, значит, причиной моего
веселого настроения, иначе око продолжалось бы, – причиной было то, что, когда я говорил себе: «Будь что будет», я думал: «Удача бесспор¬на».
Запоздалая мысль, что на самом деле все может кон¬читься неудачно, была для меня совершенно невыносима, и моя жизнерадостность улетучилась.
Именно наше пред¬видение, наша надежда на благоприятный исход событий полнит нас счастьем, причины для которого мы ищем со¬всем не там и которое
мы перестаем испытывать, которое сменяется тоской, как только мы перестаем быть уверены, что желаемое осуществится. Именно незримая вера всегда
поддерживает здание мира наших чувств; лишенное веры, око начинает шататься. Мы убедились на опыте, что вера повышает в наших глазах вес того
или иного человека или же, напротив, обесценивает, что благодаря вере эти люди приводили нас в упоение или же, напротив, нагоняли ску¬ку. Точно
так же вера помогает нам перебороть тоску, кажущуюся нам слабой только благодаря тому, что мы убеждены: скоро ей настанет конец, или же,
напротив, мы не можем найти себе место от тоски, и тогда чье-либо присутствие мы ценим не меньше, а то и больше, чем свою жизнь.
От одного обстоятельства острая боль в моем сердце наконец утихла, такая же острая, как в первую минуту, и, надо признаться, такой остроты она
больше не достига¬ла. Это произошло после того, как я перечитал одну фразу из письма Альбертины. Как бы мы ни любили человека, но когда в
одиночестве мы сталкиваемся с душевной болью лицом к лицу и наш рассудок придает ей по возможности желаемую форму, то эту боль можно вытерпеть,
она свой¬ственна человеческой природе, она до известной степени присуща нам, она отличается от непредвиденной и необыч¬ной, от подобной
несчастному случаю в мире чувств и в жизни сердца, случаю, поводом для которого служат не столько сами люди, сколько их способ довести до нашего
сведения, что мы их больше не увидим. Об Альбертине я мог думать, проливая тихие слезы, готовя себя к тому, что не увижу ее нынче вечером, как
не видел и вчера; однако перечитать: «мое решение бесповоротно» – это совсем дру¬гое дело, это все равно что принять сильное средство, ко¬торое
может вызвать сердечный припадок с летальным ис¬ходом. Есть в вещах, в событиях, в письмах, имеющих отношение к разрыву, особая опасность,
преувеличиваю¬щая и искажающая даже ту боль, какую могут причинить нам живые существа. Однако эта боль длится недолго. Не¬смотря ни на что, я
был так уверен в находчивости Сен-Лу, что возвращение Альбертины представлялось мне несом¬ненным, и я даже задал себе вопрос: а стоило ли так
стра¬стно этого желать? И то, что я задавал себе этот вопрос, меня радовало. К несчастью, я был уверен, что мое дело в полиции кончено, но
Франсуаза сообщила, что приходил инспектор и узнавал, не принимал ли я у себя девочек, а консьерж, полагая, что речь идет об Альбертине, ответил
утвердительно, и с этого времени за притоном разврата было установлено наблюдение. Теперь я уже не мог при¬вести к себе девочку, чтобы она
утешила меня, иначе я был бы в ее глазах опозорен, когда нагрянул бы инспектор и она приняла бы меня за злоумышленника. |