Рейнбери уже больше года служил в ОЕКИРСе, а к здешним порядкам никак не мог привыкнуть. Ради своего нынешнего поста главы финансового управления он оставил спокойное тихое место в министерстве внутренних дел, о чем позднее начал весьма сожалеть. Обозревая разворачивающуюся перед ним картину, Рейнбери чувствовал себя так, будто из устойчивой и безопасной феодальной системы неожиданно попал в эпоху стремительно развивающегося общества, в котором идеи lais -ser -faire [9] как раз начали приносить плоды предприимчивым личностям. Рейнбери не был таковым и не собирался работать над собой, чтобы стать им. Он полагал, что тех усилий, которые он когда-то вложил в свое школьное, а затем университетское образование, вполне хватит, чтобы по инерции двигаться дальше и, экономно тратя энергию, делать в разумных пределах карьеру и даже добиться в конце кое-какой известности.

Рейнбери оставил государственную службу в минуту крайнего недовольства собой и окружающим миром. Такие минуты случались в его жизни нечасто, и в основе их лежало настроение довольно эфемерного свойства. Насколько эфемерным, летучим оно было, он вполне убедился теперь, когда с неприязнью наблюдал за своим окружением и размышлял, сумеет ли в будущем воспользоваться опытом самопознания, приобретенным такой громадной ценой. Когда-то о Рейнбери, тогда лишь начинавшем свою карьеру помощником в министерстве внутренних дел, один из руководителей отозвался так: «Молодой Рейнбери как будто умен и исполнителен… и вместе с тем ощущается в нем какая-то бесполезность».  Это мнение передали Джону; он выслушал его без всякого удивления и даже почувствовал какое-то старческое смирение, от которого с тех пор так и не избавился. Оно переросло с годами в тихое уныние; и вот для того, чтобы избавиться от этого уныния, временами становящегося просто невыносимым, Рейнбери и совершил этот отважный прыжок — как говорится, из огня да в полымя.

Как глава финансового управления он мог стать ключевой фигурой в ОЕКИРСе. На это ему еще при поступлении отечески указал директор, сэр Эдвард Гэст, почтенный государственный чиновник, давно ушедший на покой, но эксгумированный ради того, чтобы украсить вершину ОЕКИРСа своим прославленным именем и своим немалым, как полагали, опытом. «Мой дорогой друг, — сказал тогда сэр Эдвард, — вам как многолетнему служащему казначейства, несомненно, хорошо известно: владеющий мошной управляет и политикой. Финансовые вопросы — это вопросы, допускающие самое широкое толкование, особенно в такой молодой организации, как эта. Мы видим в вас руководителя и надеемся, вас ждет успех». Со всей серьезностью внимая речам сэра Эдварда, Рейнбери мысленным взором видел эту предстоящую ему власть, казавшуюся для его смирявшегося годами духа столь искусительной, что он испытывал почти боязнь.

Но это видение сияло недолго. Джон очень быстро понял, что ситуация, сложившаяся в ОЕКИРСе, его воле не подчиняется. Иногда он сомневался даже в том, что организацией вообще можно управлять. А иногда его посещала мысль, что навести здесь порядок, наверное, можно, но совершить это по силам только какому-нибудь гениальному уму, не меньше. Но он, Рейнбери, в данных обстоятельствах абсолютно бессилен. И в этом он не сомневался никогда. Как часто говорил Джон своим коллегам, организация напоминает ему Италию времен Ренессанса обилием живых, независимых центров, жаль только, что результат этой множественности и независимости весьма далек от ренессансного.