Иногда Рейнбери охватывало любопытство, и тогда он отправлялся в странствие по зданию. Он появлялся в захолустных отделах и проходил незамеченным, потому что там его никто не знал. Он брел по длинным коридорам и заглядывал в комнаты, откуда из-за столов, заваленных пыльными папками, доносился веселый девичий смех и постукивание чайных чашечек. Но при этом то здесь, то там Рейнбери обязательно натыкался на какого-нибудь трудягу, пахаря, давно сделавшегося предметом насмешек коллег, корпящего в окружении документов и справочной литературы, углубленного в изучение истории сельского хозяйства Польши или в вопрос роста безработицы в Баварии. Но из-за полного отсутствия координации в работе отделов труд этих подвижников обречен был пропадать втуне; иногда оказывалось, что тема, над которой в поте лица трудился кто-то в каком-то подразделении, уже давным-давно разработана другими отделами; случалось также, что сведения, в самом деле кому-то в ОЕКИРСе необходимые и старательно подготовленные, просто не находили пути к своему адресату.

Все это Рейнбери видел и над всем этим скорбел; и поэтому временами ему мечталось; как он проносится ураганом по всем комнатам, по всем закоулкам, после чего все становится на свои места. Увы, только мечталось, потому что он понимал, что задача исправления для него непосильна. Для этого необходима сила, необходима власть, а за власть нужно бороться, а к борьбе Рейнбери по природе своей ну никак не был приспособлен. И он с ностальгией вспоминал о государственной службе — с ее нерушимой иерархией, с ее вековечными ценностями, с ее отработанными поколениями способами делопроизводства, сводящими на нет возможность открытых конфликтов между сотрудниками. Относительно всех этих вопросов он часто спорил с единственным в ОЕКИРСе человеком, которого считал равным себе, Г. Д. Ф. Эвансом, выпускником Кембриджа, некогда также государственным чиновником, а ныне — главой так называемого департамента общественных связей.

В первое время Рейнбери относился к Эвансу с определенной долей подозрения, а именно: не окажется ли в конце концов, что Эванс и есть то, чем он, Рейнбери, так и не сумел стать — силой, которая очистит ОЕКИРС, даст ему новую жизнь? Для проверки Рейнбери изобретал разного рода вопросы, касающиеся служебных дел, на которые Эванс неизменно отвечал так: «Растолкуйте мне поподробней, старина! Боюсь, я в этом совершеннейший профан!»; а еще Рейнбери завел привычку являться неожиданно в кабинет Эванса, но всякий раз обнаруживал, что тот либо куда-то ушел, либо читает Пруста. Но Джона это не успокаивало: Эванс мог держать свою подготовку в тайне. И все же настал день, когда Рейнбери убедился окончательно, что Эванс совершенно безвреден. Отныне его перестала мучить мысль, что здесь, рядом, находится некто менее праздный, чем он.

Именно Эванс первым указал Рейнбери как-то в полдень, когда они вместе пили чай и рассуждали об организации со спокойной объективностью историков, что в ОЕКИРСе появился новый общественный феномен. Суть его заключалась в том, что власть все больше сосредоточивалась в руках так называемых «помощников».

Первоначально такое название придумали для того, чтобы хоть как-то именовать тех многочисленных экспертов, которых ОЕКИРС привлекал для консультации по всякого рода вопросам — от рекламных технологий в балканских странах до прямого метода обучения английскому языку. Но очень скоро эту нишу наводнила целая армия молодых женщин, которые, поступая в ОЕКИРС скромными машинистками, очень быстро осваивались и, ощутив под своими ногами надежную почву, блестящим броском перемещались вперед, а за ними, пользуясь богатым опытом предшественниц, уже готовились к перелету другие.