|
Он замечал, например, что, усаживаясь, мисс Кейсмент приподнимает юбку таким образом, что показывались и ее обтянутые шелком чулок колени, и даже краешек нижней юбки. Этот жест, характерный, как полагал Рейнбери, только для кинозвезд, позирующих перед репортерами вечерних газет, бесил его и одновременно восхищал. Потом он обратил внимание, что и все прочие управленческие барышни кокетничают таким образом. Постепенно Рейнбери, который раньше, влюбляясь, обращал внимание прежде всего на ум избранницы, ее речь, а уж потом на кое-какие, самые простейшие, изгибы тела, превращался в знатока таких материй, как духи, помада, туфельки, браслеты, серьги, лак для ногтей; и что любопытно: стоило ему замереть при виде чего-то нового и восхитительного у своей подчиненной, как тут же он обнаруживал это «новое» у всех прочих молодых сотрудниц; словно эхо взрыва, затухая, прокатывалось по всем коридорам и кабинетам; и со временем ему начало казаться, что ОЕКИРС затоплен ордой женщин, ужасных и притягательных своей искусственностью.
Когда Рейнбери дал себе отчет, что питает интерес к мисс Кейсмент, он решил побольше узнать о ней и обратился с запросом к Верхам позволить ознакомиться с ее личным делом. Верхи просьбу удовлетворить отказались, сочтя ее неуместной. Прошлое сотрудников ОЕКИРСа являлось, по их мнению, неким священным и мистическим секретом, доступным только им, членам касты жрецов. Эту закрытость, которая, очевидно, стала следствием неустойчивой социальной иерархии ОЕКИРСа, Джон принял как должное, потому что чувство исторической необходимости было сильно развито в нем. И он решил прибегнуть к другим методам. Начал с того, что задал мисс Кейсмент несколько вопросов напрямик, но желаемого результата не достиг. Однажды он спросил ее о том, где она училась, на что мисс Кейсмент ответила кратко: «состояла ученицей колледжа»; эта фраза показалась Рейнбери очень неприятной и к тому же наполнила его подозрением. Исходя из некоторых особенностей словарного запаса мисс Кейсмент, он сделал вывод, что и она когда-то служила в государственном учреждении; впрочем, мисс Кейсмент упоминала, что выполняла задачи, «относящиеся к сфере министерства труда», но какие именно задачи, Рейнбери определить не удалось. И вскоре, устав от бесплодных поисков в этих непроницаемых сферах, Рейнбери переключился на более простую задачу: начал доискиваться, как же зовут мисс Кейсмент. Но и тут, к своему удивлению, он натолкнулся на препятствия. В обязанности мисс Кейсмент входило ставить подпись на документах, но всякий раз она оставляла на бумаге какую-то совершенно неразборчивую закорючку. И доведенный до отчаяния Рейнбери однажды, когда она отлучилась куда-то, залез к ней в сумочку, извлек паспорт и прочел: Агнес Мэй Кейсмент. Открытие повергло его в еще большее недоумение. Так на какое же из этих одинаково сладостно звучащих имен мисс Кейсмент обычно откликается? Каждый день, в одиннадцать утра и в четыре часа дня, происходили собрания персональных помощниц; эти собрания уважительно именовались «встречей за чашечкой кофе» и «встречей за чашечкой чая», а председательствовали на них мисс Кейсмент и мисс Перкинс; собираясь вместе, «разумницы», как их называл Эванс, обсуждали различные вопросы — и производственные, и чисто женские. Раз или два после начала собрания Рейнбери на цыпочках приближался к двери и начинал прислушиваться, надеясь услышать желаемое; но все, чего он достиг этим методом, — от которого ему пришлось, впрочем, отказаться, так как однажды некая опоздавшая барышня застала его у дверей в позе шпиона, — все, чего он достиг, — это узнал, что все без исключения молодые женщины обращаются друг к другу «мисс такая-то». После этого трепет Рейнбери перед ними возрос неимоверно. Курьер по фамилии Стогдон стал тем, кто открыл Рейнбери, что к мисс Кейсмент лучше всего обращаться — Агнес. Однажды Джон застал Стогдона дружески болтающим с мисс Кейсмент и называющим ее именно так — чрезвычайно фамильярно; но этот Стогдон, как оказалось, и со всеми прочими учрежденческими красавицами был в чрезвычайно непринужденных отношениях. |
