…Ожидая Динстлера с планом предстоящей операции, Леже все больше впадал в панику. Будучи рационалистом и скептиком, он признавал справедливость аргументов Брауна, коря себя за поспешное решение. «Он будто околдовал меня, этот длинновязый. Что за чушь я молол сейчас — какая там «поддержка свыше»? Чистый бред… Заврался ты, старик Арман, с перепугу,» бормотал профессор, охлопывая ладонями карманы — он машинально искал сигареты, которые бросил курить три года назад. — Фу, черт! Наваждение! Леже, заставив себя успокоится, демонстративно положив миниатюрные холеные руки на стол. — Войдите! Ну-с, это, наконец, Вы, коллега. Пожалуйста…»

План Динстлера был оригинален, точен и вполне реалистичен. Придраться было не к чему — сам Леже избрал бы подобную тактику. Никаких фантастических прожектов — все в рамках опробованной методы. «В конец-то концов, я всегда буду рядом и смогу подстраховать, если его занесет», подумал профессор, облегченно вздохнув, когда за Йохимом захлопнулась дверь.

Первая операция из четырехэтапного цикла, рассчитанного на полгода, состоялась через три дня. Больная не проявляла признаков беспокойства, спокойно отдав себя в руки бригаде анастезиологов. Леже, в соответствии со своим решением, взял на себя полномочия ассистента, не вызвав никакого сопротивления со стороны Динстлера, вероятно, и вовсе не принявшего этот факт во внимание. Йохим был очень сосредоточен, погружен в себя. Внимательно проверил подготовленный трансплантант, необходимое оборудование. Леже удивился, что вместо одного, запланированного, ассистенты по распоряжению Динстлера подготовили три образца заменителя поврежденной ткани, а также микроскоп, необходимый в тех случаях, когда требовалось нейрохирургическое вмешательство.

Вначале все шло по плану. Поврежденная челюстная кость, зафиксированная итальянскими медиками, срослась, оставалось лишь восстановить мягкие ткани — вернуть правильное положение изуродованным мышцам и коже.

Однако вместо того, чтобы заняться подтяжкой рубцов, Динстлер обнажил челюстной сустав и по тому, какие инструменты потребовал у медсестры его властный голос, Леже понял, что предстоит вскрытие суставной сумки.

— Боже мой! Боже! Что он делает! — закричал Леже, чуть не рухнув со своего помоста. Но ножницы продолжали щелкать, а локоть Динстлера резким коротким толчком нокаутировал профессора, протискивающегося к столу.

— Господин Леже, у меня в руке секатор и вы знаете, к чему может привести малейшая оплошность. Не берите грех на душу — оставьте меня, — не отрываясь от дела внушительно молвил он.

Обескураженный профессор в бешенстве покинул операционную и уединился в своем кабинете, панически просчитывая последствия этого непредсказуемого вмешательства Динстлера. Он сидел, обхватив голову короткими руками, пряди редких волос, удачно тонированных красителем в каштановый цвет, прилипли к взмокшему лбу. Леже просидел так очень долго, не обращая внимания на трезвонящий телефон, и не поднял глаз, когда в комнату кто-то вошел. Он знал, что это Динстлер.

— Почему вы не поставили меня в известность о ваших намерениях? Или я уже не руковожу клиникой и вы едите не мой хлеб? Зачем вам понадобилось ломать то, что уже однозначно непоправимо? Ведь суставные хрящи не подлежат замене — это же азы! Они не могут срастись, сохранив подвижность! А вы — вы профессиональный преступник и должны быть дисквалифицированы! — бушевал профессор.

— Они могут срастись, профессор. И обязательно это сделают! Динстлер сел рядом и мягко, словно успокаивая обиженного ребенка, продолжал: — Я уже на снимках заметил, что перелом сросся неверно, что подвижность челюстного сустава будет ограничена. А это не просто косметический дефект — это нарушение жизненноважных функций — речи, приема пищи, мимики… Вы же тоже видели это, но вы — боялись…

— Да, боялся.