Вечером накануне операции он пришел к своей пациентке, чтобы заручиться ее поддержкой. Завтра они вместе будут отвоевывать у болезни законные природные права и от того, в каком состоянии духа будет пребывать мадмуазель Грави зависело многое.

Она сидела в своей теперешней излюбленной позе — изуродованной щекой к стене, — не зажигая света, и смотрела в окно. Йохим изложил больной ход операции, увлекаясь подробностями, приводя аргументы, как на медицинском консилиуме, будто та, что сейчас молча слушала его, будет завтра ассистировать у стола, а не лежать недвижимо, погруженная в нарктическое забвение.

Грави не проявляла никакого интереса к хирургическим планам Йохима и он осекся.

— Вы, возможно, сомневаетесь, правильно ли выбрали врача? Скажите, не стесняйтесь, прошу вас. Еще не поздно изменить все.

Она отрицательно качнула головой и Йохим успокаивающе коснулся ее руки.

— Мне кажется, вы скептически относитесь к моим усилиям. Либо вас просто мало интересуют результаты… Я еще не встречал здесь женщины, которая не держала бы зеркальце на тумбочке и поминутно в него не поглядывала. Даже дамы весьма почтенного возраста и далеко не такие красавицы, как вы… Больная вдруг взглянула на него с такой мукой, которую он и не предполагал обнаружить под ложной оболочкой спокойствия.

— Прошу вас, доктор, уйдите. Я доверяю вам. Я не хочу другого врача. Я не хочу зеркала. Я не хочу ничего. — Ее губы задрожали и Йохим восторженно уставился на этот заново вылепленный им рот. Впервые она говорила с ним и движение этих губ завораживало. Он приблизил к ее губам свои близорукие глаза:

— Говорите, говорите, пожалуйста, что-нибудь! Вы же просто не знаете — как это замечательно у вас получается!

Алиса с усилием улыбнулась:

— Вы смешной, доктор.

— Хотите сказать — сумасшедший? — уточнил Йохим.

— Может быть. И может быть — это к лучшему= — согласилась она. Только перестаньте меня жалеть. Вы не представляете как мало значит для меня теперь внешность. Пустая, никчемная мелочь — рекламная вывеска, манящая фальшивым блеском.

— Вот уж — слова безумия или… святости. Или кокетства. Да, внешность — мелочь. В этом не сомневается всякий мало-мальски претендующий на «духовность» человек. Но — не ваша. Ваше лицо — великая, но, увы, бренная мелочь. Как полотна Тициана, или Ботичелли… Но когда они, эти бренные мелочи являются в мир — на время, на миг — мир становится лучше…

10

После второй операции, сложной и очень болезненной, мадмуазель Грави как-то сдала. Похоже — она просто выбилась из сил, устав сражаться. Температура прыгала, сердце меняло ритм, то смиренно затихая, словно в предчувствии конца, то бешено колотилось, цепляясь за жизнь. У постели больной круглосуточно дежурили сиделки и бесшумно входивший в палату Динстлер слышал прерывистое дыхание, слабые стоны, видел вопросительные, встревоженные лица медсестер. Но почему-то не пугался. Он просто ждал.

На пятый день Грави стало лучше и вскоре вместе с уже вовсю наступающей весной, она стала выздоравливать — охотно ела, слушала музыку, начала выходить в сад. А однажды Йохим застал ее оживленно беседующей с медсестрой. Хохотушка Жанна, всегда была весела, не уставая рассказывать о своем семилетнем сыне и муже — водителе грузового трейлера, совершавшего длительные рейсы по альпийским дорогам.

Йохим услышал обрывок фразы, со смехом произнесенный Жанной:

— А на боку, чуть ниже бедра — вот такусенький бантик!.