— Я пойду в село, — решила Марийка. — Где-то там батько и тетка.

Ей, правда, сказали, что отец и тетка укрылись на Баньковских хуторах, но ведь они могли вернуться, да и мало ли какая беда могла стрястись в такое время. И она хотела поскорее узнать о родичах. Думала, что Тимош возразит, — а разве она подвластна ему — уже приготовилась к отпору, — но, к ее удивлению, Тимош легко согласился.

— Считай, что идешь на разведку, — сказал он. — По правде, больше и некому. Только вернись, чтобы мы знали, как нам быть. И — осторожно. Может, то и неправда, что наши пришли.

Марийка шла лесом, потом лугом вдоль Белой Ольшанки. На краю Кукшина болота остановилась, ее внимание привлекли два чудовища на огромных колесах. Пригляделась пристальнее и поняла, что это пушка, разъятая на две части. На четырех колесах был ствол, на четырех других — длиннющие квадратные железки. Наверное, немецкие пушкари ночью въехали в болото и уже не смогли выбраться, бросили пушку. Над болотом летали утки, где-то неподалеку, в чаще, попискивал куличок. Мир и тишина. Прямо не верилось, что несколько дней назад она погибала в этом болоте, а где-то здесь лежали вражеские стрелки и посылали вон туда, в задумчивые запорожские чубы камышей, смертоносные пули.

Дальше Марийка шла уже совсем не таясь. Пушка брошена, — значит, немцев нет.

Над селом — тоже тишина и покой. Только с противоположной стороны куделится дым, двумя реденькими струйками вьется над левадой. Догорает амбар у шляха. И какой-то смрад в воздухе. Марийка пошла огородами по высохшей ботве невыкопанной картошки, а смрад все нарастал, и она не могла понять, откуда он.

Наверное, тетка завидела Марийку из хаты, встретила ее в темном закоулке между сараем и хлевом, обняв, заплакала, как будто девушка вернулась с того света.

Добрая тетя Наталка — она раздарила свою жизнь близким, родным, а самую большую часть — Марийке и сейчас жила чужими страхами, болями, надеждами.

— Отец дома? — спросила Марийка, когда тетка немного успокоилась.

— Прячется с конем в дегтярне возле лесничества, — вытерла тетка краешком платка мокрые щеки.

Марийка подумала, что отец, который всегда казался ей по-хозяйски мудрым, поступает неразумно: зачем ему конь, его все равно надо будет сдать.

Тетка стояла, заступив Марийке дорогу, вытянув длинную морщинистую шею, прислушивалась к чему-то. И сама походила на сторожкую болотную птицу: высокая, высохшая, с сухим лицом, с круглыми птичьими глазами, — на птицу, которая слушает, не угрожает ли ее птенцам опасность. У Наталки не было детей, а сердце ее было преисполнено материнства, доброты, тепла.

— Пойдем, чего мы стоим? — шагнула Марийка, но тетка остановила ее:

— Цсс. Тебе опасно, они тут.

— Кто «они»? — не поняла Марийка.

— Немцы, — прошептала Наталка. — Сегодня утром вернулись.

И тетка Наталка рассказала, что трое суток назад за селом вдруг вспыхнула стрельба. Несколько снарядов упало на выгоне, а один — у самого села, убило старую Вербилчиху, выбежавшую искать корову. И тогда же в село въехала зондеркоманда. Мрачные молчаливые немцы в черном ходили по дворам и огородам, щупали длинными щупами, искали запрятанное. А оно и так видно: огороды еще не копаны, где чернеет земля, там и схрон. Огромными сверлами немцы буравили в земле дыры и заливали в ямы с одеждой и зерном какую-то смердящую жидкость, а потом поджигали ее. Они даже нашли хитро замаскированную Чуйманом яму в вишняке — он заранее выжег ее соломой, чтобы не прорастало от сырости зерно, завалил дерном и присыпал листьями.

— Разве ты не чуешь, как смердит? — удивилась Наталка.