|
– Ну, негодяй… – начал было он, но Фра Сульпицио, удивленно подняв глаза, мягко прервал его: – Брат мой, ты говоришь обо мне? Ты называешь меня негодяем? Меня? – он печально улыбнулся, и крестьянин оторопел, сбитый с толку его спокойной и невозмутимой манерой поведения. – Все мы грешники, и я, увы, один из них, но я чист перед тобой. – Как тебя зовут? – счел нужным вмешаться офицер, видя смущение крестьянина. Фра Сульпицио укоризненно взглянул на него. – Брат мой! – воскликнул он. – Заткнись! – рявкнул офицер. – Этот человек обвиняет тебя в воровстве. – В воровстве? – вздохнул Фра Сульпицио и сделал паузу. – Грешно гневаться на столь дурацкое обвинение – оно просто смехотворно. Зачем мне красть, когда благодаря покровительству святого Франциска все мои скромные нужды удовлетворяются, стоит мне только попросить об этом? Какая для меня польза в мирских приобретениях? Но что же я украл у него? – Тридцать флоринов note 29, золотую цепь и серебряное распятие из комнаты, где ты отдыхал, – ответил крестьянин, хотя вопрос был намеренно обращен не к нему. Белларион вспомнил, как Фра Сульпицио пытался в одиночку улизнуть из крестьянской усадьбы и как испуганно оглядывался назад по дороге к Касале. Вероятно, подумал он, стражники у ворот сообщили крестьянину о монахе и его юном спутнике, въехавших в город на мулах, затем он разыскал погонщика, а об остальном нетрудно было догадаться – так же, как и о том, что пять дукатов и письмо находятся где то в бездонных карманах этого мошенника. Белларион больше не сомневался на сей счет и укорял сейчас себя лишь за то, что не поверил своим чувствам и позволил предвзятым суждениям возобладать над очевидными фактами. – Значит, меня подозревают не только в воровстве, но и в воздаянии злом за добро, в оскорблении гостеприимства, – отвечал тем временем монах. – Это очень серьезное обвинение, и к тому же весьма опрометчиво выдвинутое. Среди столпившихся вокруг зевак пробежал сдержанный ропот – люди низшего сословия, особенно те из них, кто не в ладах с властью, всегда готовы воспротивиться тем, кто ее представляет. Монах широко раскинул руки. – Не вынуждайте меня нарушать обеты смирения недостойной перебранкой. Я буду молчать. Обыщите меня, синьор, и попытайтесь найти вещи, которые я якобы стащил у этого несчастного. – Разве можно обвинять священника в воровстве! – раздался чей то негодующий возглас, вновь встреченный одобрительным гулом. Эта реплика, однако, только развеселила офицера. – Священника? – усмехнулся он. – А ты не забыл, когда в последний раз служил мессу? Этот простой вопрос, казалось, поставил Фра Сульпицио в тупик. Но офицер не дал ему времени опомниться. – Как твое имя? – спросил он. – Мое имя? – на лбу у минорита выступили капельки пота; он торопливо достал из кармана кусок пергамента и сунул его под нос стражнику. – Смотри, и пусть же написанное пером рассеет все жалкие сомнения. Офицер заглянул в текст, а затем вновь поднял глаза на монаха. – Как я буду читать вверх ногами? Слегка дрожащими руками тот поспешил исправить ошибку, и Белларион, краем глаза заметив печать аббата, сразу узнал свое письмо. Офицер громко рассмеялся, довольный своей хитростью, – предлог, что документ перевернут вверх ногами, испокон веков служил проверкой знания грамоты, – с помощью которой ему удалось раскусить мнимого францисканца. – Ты не поп, – язвительно проговорил он, – и у меня сразу возникли подозрения, кто ты на самом деле. |
