|
Налево от него темнела густая чаща, и, прикинув, какой крюк он совершил, предавшись своим мечтаниям, он понял, что едва ли успеет добраться сегодня до намеченного ночлега. Но это ничуть не смутило его, так же как и обострившееся чувство голода, – в конце концов, что такое легкое чувство голода для того, кто привык к длительным и строгим постам? Он решительно направился к лесу и зашагал по извивавшейся среди деревьев еле видной тропинке, но, не пройдя по ней и полумили, был вынужден остановиться, потому что темнота и высокая трава окончательно поглотили ее. Идти дальше без всяких ориентиров означало неминуемо заблудиться в лесу, поэтому он скинул плащ, расстелил его прямо на земле и вскоре уже крепко спал на ложе, ненамного жестком, чем привычная для него монастырская койка. Когда он проснулся, солнце стояло уже высоко, но не это разбудило его и заставило сесть: рядом с собой он увидел высокую худощавую фигуру в серой рясе монаха минорита note 12. Его поза показалась Беллариону несколько странной – словно собираясь сделать шаг, чтобы уйти, тот замер, не завершив свое движение. Но в следующее мгновение монах уже вновь повернулся к нему лицом и, спрятав руки в свободных рукавах рясы, улыбнулся ему. – Pax tecum note 13, – пробормотал незнакомец обязательное приветствие. – Et tecum, frater, pax note 14, – автоматически ответил Белларион, вглядываясь в незнакомца и отмечая по звериному дряблый рот и хитрые маленькие глазки бусинки, словно вставленные в отталкивающе неприятное глиняного оттенка лицо. Но более внимательный осмотр заставил его изменить свою первоначальную оценку. Кожа незнакомца была обезображена рубцами, пятнами и ямочками после перенесенной оспы, о чем свидетельствовал и ее желтоватый болезненный цвет; но самое главное – на нем была одежда, которую Белларион связывал со всем, что существовало в мире хорошего и доброго. – Benedictus sis note 15, – слегка смущенно пробормотал он и перешел с латыни на разговорный язык: – Я благодарен провидению, позаботившемуся о бедном заблудившемся путнике. В ответ монах громко рассмеялся, и выражение его лица несколько смягчилось. – О Господи! А я, как последний трус и дурак, уже собирался бежать прочь. Я решил, что наткнулся на спящего разбойника – этот лес так и кишит ими. – Но почему ты сам забрел сюда? – Почему? А что можно украсть у нищенствующего монаха? Четки? Пояс? – он вновь рассмеялся. – Нет, брат мой, мне нечего бояться воров. – И тем не менее, решив, что я вор, ты все же струсил? Монах понял свою промашку, и смех застыл у него на устах. – Я опасался того, – наконец произнес он медленно и торжественно, – что ты сам можешь испугаться меня. Страх – ужаснейшая из страстей, и люди, подчиняющиеся ему, иногда становятся убийцами. Я подумал, что если ты вдруг проснешься и увидишь меня рядом, то наверняка заподозришь меня в гнусных намерениях. Как ты думаешь, чем бы это кончилось? Белларион задумчиво кивнул. Такой ответ действительно все объяснял и свидетельствовал не только о добродетели, но и о мудрости монаха. – Скажи мне, куда ты держишь свой путь, брат? – вновь обратился к нему минорит. – В Санта Тенду, а затем в Павию, – ответил Белларион. – Санта Тенда! О, тогда нам по пути – по крайней мере, до монастыря августинцев на Сезии мы можем идти вместе. В дороге хорошо иметь попутчика. Подожди меня здесь, сын мой, дай мне только несколько минут, чтобы искупаться – я ведь для этого и пришел сюда. Широко шагая, монах направился прямо в лесную чащу. |
