* * *

    Мобиль института биоформирования подали вплотную к люку. Домби пообещал на прощание:

    – Я вас навещу. Мне хотелось бы сойтись с вами поближе.

    – Считайте, что я улыбнулся, – ответил Драч, – вы приглашены на берег голубого озера.

    В мобиле Драча сопровождал молодой сотрудник, которого он не знал. Сотрудник чувствовал себя неловко, ему, верно, было неприятно соседство Драча. Отвечая на вопросы, он глядел в окно. Драч подумал, что биоформиста из парня не получится. Драч перешел вперед, где сидел институтский шофер Полачек. Полачек был Драчу рад.

    – Не думал, что ты выберешься, – сказал он с подкупающей откровенностью. – Грунин был не глупей тебя.

    – Все-таки обошлось, – ответил Драч. – Устал только.

    – Это самое опасное. Я знаю. Кажется, что все в порядке, а мозг отказывает.

    У Полачека были тонкие кисти музыканта, а панель пульта казалась клавиатурой рояля. Мобиль шел под низкими облаками, и Драч смотрел вбок, на город, стараясь угадать, что там изменилось.

    Геворкян встретил Драча у ворот. Грузный, носатый старик с голубыми глазами сидел на лавочке под вывеской «Институт биоформирования Академии наук». Для Драча, да и не только для Драча, Геворкян давно перестал быть человеком, а превратился в понятие, символ института.

    – Ну вот, – произнес Геворкян. – Ты совсем не изменился. Ты отлично выглядишь. Почти все кончилось. Я говорю «почти», потому что теперь главные заботы касаются меня. А ты будешь гулять, отдыхать и готовиться.

    – К чему?

    – Чтобы пить этот самый апельсиновый сок.

    – Значит, доктор Домби донес об этом и дела мои совсем плохи?

    – Ты дурак, Драч. И всегда был дураком. Чего же мы здесь разговариваем? Это не лучшее место.

    Окно в ближайшем корпусе распахнулось, и оттуда выглянули сразу три головы. По дорожке от второй лаборатории бежал, по рассеянности захватив с собой пробирку с синей жидкостью, Дима Димов.

    – А я не знал, – оправдывался он, – мне только сейчас сказали.

    И Драча охватило блаженное состояние блудного сына, который знает, что на кухне трещат дрова и пахнет жареным тельцом.

    – Как же можно? – нападал на Геворкяна Димов. – Меня должны были поставить в известность. Вы лично.

    – Какие уж тут тайны, – отвечал Геворкян, будто оправдываясь.

    Драч понял, почему Геворкян решил обставить его возвращение без помпы. Геворкян не знал, каким он вернется, а послание Домби его встревожило.

    – Ты отлично выглядишь, – сказал Димов.

    Кто-то хихикнул. Геворкян цыкнул на зевак, но никто не ушел. Над дорожкой нависали кусты цветущей сирени, и Драч представил себе, какой у нее чудесный запах. Майские жуки проносились, как тяжелые пули, и солнце садилось за старинным особняком, в котором размещалась институтская гостиница.

    Они вошли в холл и на минуту остановились у портрета Грунина. Люди на других портретах улыбались. Грунин не улыбался. Он всегда был серьезен. Драчу стало грустно. Грунин был единственным, кто видел, знал, ощущал пустоту и раскаленную обнаженность того мира, откуда он сейчас вернулся.

    * * *

    Драч уже второй час торчал на испытательном стенде. Датчики облепили его, как мухи. Провода тянулись во все углы.