– Он не знает, – снова услыхала она голос в трубке. – Он никого с Аляски не знает и сравнить не может. В общем, этот Мэтью очень‑очень интересовался, где Мэг. Еще он спрашивал, о чем мы с Лизой говорили, когда она в последний раз звонила и не присылала ли мне чего‑нибудь. Между прочим, он о ней очень много знает, причем такие подробности, о которых известно только близким. Например, как звали ее плюшевого медвежонка. Ну когда в нашем доме последний раз произносили имя Пушистика – тысячу лет назад! Меня это очень смутило.

– Может быть, у нее с ним был роман, но она тебе ничего не рассказывала?

Джулия фыркнула:

– Лизу никогда не интересовали мужчины, которые сиднем сидят дома или торчат у телевизора. Похоже, этого Эванса хватает только на то, чтобы выйти в магазин. Да, он еще и беспрерывно курит. В доме никак не выветрится этот ужасный запах.

Эбби украдкой глянула на окурок в пепельнице. Мать и не знает, что старшая дочь… Господи, она чувствовала, что ей лет четырнадцать и ее чуть не застукали на месте преступления.

– А как он себя вел?

– Очень приятный, обходительный, но что‑то в нем не так…

Для Джулии, у которой интуиция развита не больше, чем у репы, признать такое – все равно что подавать сигналы бедствия.

– Господи, – выдохнула Эбби, – прежде чем мы продолжим обсуждать эту тему, я должна тебе сообщить, что Лиза жива. Правда жива.  Она не погибла во время бурана. Насколько мне известно, она чувствует себя нормально, хотя у нее есть обморожения, но в целом нормально.

– Жива! – эхом повторила Джулия. – Моя девочка жива!

Эбби выкурила четверть пачки и выпила два бокала вина, пока рассказывала матери о Мэлоуне и отвечала на ее вопросы.

– Мама, Лиза не вышла замуж?

– Эбби, помилуй, неужели ты думаешь, я бы тебе не сказала? Конечно нет. – Но тут в голосе послышалось некоторое сомнение. – Если она, конечно, не сделала глупость, о которой потом сожалела. Например, влюбилась в какого‑нибудь парня из Лас‑Вегаса и тут же выскочила за него замуж.

– В этом я сомневаюсь, – заверила ее Эбби. – Я просто поинтересовалась, и все. На всякий случай.

Повесив наконец трубку, она почувствовала себя измотанной, как будто ей пришлось пройти через допрос спецслужб.

– Ненормальные, честное слово, – сказала она Моуку, голова которого в течение всего разговора лежала у нее на коленях. Она только сейчас поняла, что гладит его, – вот вам и подсознательный уровень. – Я говорю о своих родственниках, – продолжала она, – они у меня ненормальные.

Моук распахнул свои голубые, цвета льда, глаза и смотрел на нее не мигая, как бы говоря: „А у кого они нормальные?“

Она ласково почесала у него за ушами. Большой Джо говорил, что хозяином Моука когда‑то был человек, который летом присматривал за лесным домом Флинта. Прошлой осенью он попал под бензопилу и потерял ногу, поэтому всех его собак пришлось раздать.

– Он не больно‑то о них заботился, – сказал тогда Большой Джо. – Троих пришлось усыпить – они не смогли поладить с новыми хозяевами.

– А Моук? – спросила она тогда. Он долго смотрел на собаку.

– Пес отличный, но он никогда не был особенно привязан к Лизе. Иначе он бы не оставил ее, даже если бы она его подожгла. А он ушел от нее в поселок.

Интересно, что двигало Моуком, когда он отчаянно бежал домой, решив, что лучше вернуться к своим друзьям, чем погибать с нынешней хозяйкой?

Она опустошила еще один бокал, чтобы хоть как‑то заглушить беспокойство, потом ненадолго выпустила собаку на улицу, налила себе на ночь воды и заползла под одеяло.