Взорвалась, разумеется, Башня – об этом рыбак догадался и без подсказок, потому что в Сарме не было жилища, чей хозяин занимался бы более странными и темными делишками (в городе контрабандистов это означало скорее комплимент, чем приговор, но только не в смутные времена). Лейст Крейн – так звали владельца Башни – был вороном-алхимиком, а это означало, что все его уважали и боялись, но испытывали примерно столько же теплых чувств, сколько красноперая крылатка испытывает к сковороде, на которой ее собираются зажарить. Вороны вели себя с людьми гораздо приветливее, чем прочие небесные дети, магусы, – они не зазнавались, не издевались попусту, помогали чем могли и брали за помощь разумную плату. Хотя вблизи от людей жили только птицы с самых нижних жердочек, а то и вовсе бескрылые, – пресловутый Лейст Крейн принадлежал к боковой ветви раскидистого вороньего древа, довольно хилой и не пользовавшейся особым влиянием ни в семье, ни в Империи, – земные дети все равно были многим обязаны алхимикам. Но любовь, как известно, штука сложная, а ее младшая сестра – привязанность – ничуть не проще, и потому никто Лейста Крейна не жалел. Ворону – вороново.

С его учеником дела обстояли лишь самую малость получше.

Мальчишка появился в Сарме несколько месяцев назад, и Тако даже успел с ним как-то раз столкнуться на рынке. Кристобаль – так его звали – был худым и нескладным, точно вывалившийся из гнезда птенец, и очень нелюдимым. Он проводил в Башне едва ли не больше времени, чем сам Лейст Крейн, ни с кем из портовых сорванцов не свел знакомства, и оттого никто из сармийцев понятия не имел, откуда у ворона вообще взялся ученик и чему он учится в Башне. Имя – вот и все, что они про него знали, да еще имелась забавная примета, в правдивость которой Тако не верил, пока сам не увидел: правый глаз Кристобаля был синего цвета, а левый – зеленого.

Левый глаз теперь заплыл, запекшаяся кровь склеила веки. «Уцелел или нет? – подумал Тако, почесывая в затылке. – Если нет, то даже лучше. Жить можно. Одноглазых немало, а вот разноглазые – большая редкость. К кракену такую примету, в самый раз для объявления о награде… тьфу!»

Ход собственных мыслей не понравился старому рыбаку, и он нахмурил брови.

– Говорят, к Крейну заплыли три рыбки в черном, – проговорил Унаги негромко, словно опасаясь, что кто-то их услышит. «Утопленника» он при этом без особых усилий продолжал держать на вытянутых руках. – Они ушли – и Башня рванула, словно ее напичкали звездным огнем… Думаешь, это были цепные акулы?

– Кто ж еще? – мрачно отозвался Тако. – А теперь мы с тобой растопырим плавники и станем ждать, кто первый подплывет, разинув пасть…

– Эй-эй, не гони волну! – воскликнул Унаги, впервые повысив голос на старшего товарища. – Ты ведь сам знаешь: что в море случилось, то в море осталось. Только вот… мне как-то жаль отправлять мальчишку к крабам. Он ведь чудом выжил. Может, Эльга уберегла?

– Эльга, как же! – фыркнул Тако. – Уж скорее сам Великий Шторм.

У него теперь не осталось сомнений, что этот Кристобаль – магус.

Высшие силы – Светлая Эльга, многочисленные боги, в которых сами магусы верили и не верили, а может, и Великий Шторм собственной персоной – щедро наделили небесных детей самыми разными подарками, но если их особенным дарам мало кто завидовал всерьез, ибо с тем же успехом можно было завидовать солнцу или луне, то вот железное здоровье магусов и жизненный срок, стремящийся чуть ли не к бесконечности, уже три тысячи лет заставляли детей земли скрипеть зубами, тоскливо вздыхать и ронять горькие злые слезы от бессилия пред ликом судьбы, отсчитывавшей их собственные года, дни и минуты с видом сквалыги-ростовщика.