По обычаю девчонка была представлена королю.

— Маловата еще, — вздохнул Пистон Девятый. — Хотя порода чувствуется. Должно быть, однажды благороднейший муж переночевал на вашем хуторе. Что ты умеешь делать?

— Все, — сказала Алатиэль. — У нас в лесу служанок не водится.

Алатиэль было самое эльфийское имя, но это ничего не значило — тысячи людей носят имена, оставшиеся от Перворожденных, потому что это звучные, красивые имена.

Король хмыкнул, хлопнул в ладоши и велел звать капитана Ларусса.

Покуда Стремглав добирался до королевского багряного шатра, немало шуток довелось ему услышать и от шлюх с белошвейками, и от собратьев-рыцарей, и от простых солдат.

— Негоже рыцарю отправляться на подвиг, не посвятив оный некоторой прекрасной бабе, — сказал король. — Вы воротите свой коротенький нос, мой храбрый капитан, от красавиц, коим мы все по мере сил служим и поклоняемся. Посмотрим, не придется ли вам по вкусу это маленькое лесное чудо…

Стремглав поднял глаза и пропал. Он еще не знал, что пропал, но его позабывшее страх сердце заколотилось так, что слышно стало всем — латы ведь усиливают всякий звук, исходящий из рыцарской груди.

— Да! — сказал он на своем родном языке, потом повторил это утверждение на всех девяти или десяти языках, которые знал.

— И чего он в ней нашел? — зашипели, зашелестели прекрасные бабы. — Ни рожи, ни кожи, кожа да кости, в чем душа держится, в базарный день пятачок цена, только на черном дворе и держать, зенки бесстыжие, белые…

Полковые красавицы уже раскаялись, что приняли такое участие в бродяжке. И, главное, будь на их месте благороднейшие дамы Плезира, то говорили бы они то же самое — и, может быть, теми же самыми скверными словами.

Глаза у Алатиэли были светлые, такие светлые, что еще немного — и стали бы они жуткими, безобразными, как у болотной нечисти бывают. Но природа, творя красоту, всегда знает, когда надо вовремя остановиться.

А волосы были желтые, но такого оттенка, который стоит всех золотистых.

Дальше случилось нечто совсем уж несусветное и небывалое.

Стремглав выхватил у горбуна, который совсем недавно услаждал собрание скабрезными куплетами, тонкострунный буляр и, взмахнув неуклюжей пятерней, пропел в честь Алатиэли даже не примитивную фламбетту и не жалобную лариоль, а полноценную атассу, которую далеко не всякий опытный кавалер сложить может. При этом он ухитрился даже не порвать ни единой струны.

Как обычно, в атассе пелось о несуществующих местах и вымышленных событиях.

За Сеной далекой

Зовет проповедник в крестовый поход.

За городом Йорком,

За первым пригорком

В охотничьем замке графиня живет,

Еще не светало.

К жене феодала

Пришел объясниться другой феодал.

Он ждал — не дождался,

На стену забрался

И страшное зрелище вдруг увидал.

Свиданье забыто.

Над книгой раскрытой

Застыла графиня в окне золотом.

Читает, скотина,

Не то Августина,

Не то Аквината пятнадцатый том.

Но воин — не книжник.

Огромный булыжник

Влетает, как вестник Амура, в окно.

Ужасная сцена:

Ругнувшись обсценно,

Она продолжает читать все равно.

А утром у входа

Родного феода

Повесился наш молодой феодал.

"Да, грамотность губит

Любого, кто любит!" -

Сказал сам король наш и вдруг зарыдал…

Пистон Девятый быстрее всех догадался, в чем дело.