– У господина Осипова инфаркт или инсульт?

– Это у Кости и генерального менеджера…

– Не напоминай, – взмолился я.

– Хорошо. Сердце у Петровича было здоровое. Отравился он – вот и все. Слишком любил соленое. И активный отдых. Кстати, встречался с Вершигорой тоже во время охоты…

– Так ты хочешь сказать, что Вершигора…

– Кончай прикалываться, конечно, нет. Делать ему больше нечего, чем Петровича травить. Он с преступностью сражается, – ухмыльнулся Рябов. – А господин Осипов – не преступник вовсе, тем более был генералом, когда Вершигора в майорах бегал… Слушай, Вершигора все равно догадается, он же…

– Ты мне сперва о Петровиче дорасскажи.

– Он острое любил, соль горстями в рот кидал. Докидался… Ошибся Петрович. Проглотил вместо соли селитру, предназначенную для уничтожения вредителей растений. Она по внешнему виду и вкусу от соли не отличается. Здоровый был мужик, другие от этого на месте бы померли.

– Аминь, – отозвался я. – В нашем дремучем лесу, где кое-кто хочет установить новый порядок, на каждого ему лично вредителя…

– Ты это о чем? – удивился Рябов.

– Да так, о своем. Не обращай внимания, у меня же сейчас с психикой не все ладно. А как следствие по делу Петровича?

– Тоже не все ладно. Они лучшие силы бросили на поиски похитителей крутого бизнесмена, липового “Сокола”… Опять же убийство в аэропорту не кого-нибудь… Да, какие бы солонки не обследовали, даже ту, что при покойном обнаружилась, так там была именно соль… Только обыкновенная соль… Куда бы они ни совались… Скажи, почему ты так решил? Усмехнувшись, я предельно откровенно признался:

– В этом-то вся соль, Сережа. Не та, что Петрович любил. Другая. Он ведь очень сильно хотел, чтобы я Саблю изничтожил, даже опыты надо мной ставил, как над лабораторной крысой, которая от аналогов часиков с ума сходила или на товарок набрасывалась… Добро бы только это и его психологические этюды. Если даже отбросить в сторону судьбу Арлекино, который все больше наглел, становясь опасным именно бравированием своей абсолютной безопасности, я бы о многом мог тебе рассказать, но… К чему пустые слова, если мне пришлось поступить исключительно, как желал того сам господин Осипов.

– Ну ты даешь… – пробормотал Рябов.

– Нет, это он дал. Он дал мне понять, что его противнику известно об интересе Петровича. Прямым текстом. Кроме того, Осипов вел себя, словно я ему обязан подчиняться. Не спорю, мой портрет он изучил – будь здоров. Однако при этом упустил из вида одно обстоятельство. Помнил, что я игрок, но…

Я затянулся с глубокомысленным видом, однако Рябов нетерпения не выказывал; еще бы, мы с ним выкроены по одному природному лекалу, и в этом мне всего лишь хотелось в который раз убедиться.

– Петрович сказал: нужно найти такой ход, чтобы Сабля поверил мне. Вот я его и нашел. Причем к этому меня подтолкнул он сам. Я Петровичу стишок о патриотизме цитировал, а он меня в нелюбви к родине обвинил. Хотел лишний раз доказать, как хорошо изучил. При этом признался: он-то сам жить готов, чтоб родине отдать последний сердца движущий толчок. Вот и отдал. Ради родины, чтобы на ней людям жилось лучше и всякие сабли на себя много не брали. Господин Осипов с честью выполнил свой патриотический долг, правда, не ожидая, что станет всего лишь фишкой в моей игре. Как бы то ни было, он себя в жертву принес, ну прямо-таки как те, что грудью дзоты закрывали. Если Сабля узнает о том, что Осипова исполнил я… Какой еще более сильный ход можно придумать?

– Никакого, – понял меня до конца Рябов.