Вы не гордитесь? Вы не гордитесь тем, что вам уделяется такое внимание мира? Всего мира? Кому такое удается. Мне – нет. Даже если бы мои ножки были от рождения снабжены колесиками, я имею в виду, если бы колеса росли на мне и я была бы крылатым вестником несчастья вместо простого предъявителя плохих новостей при источнике бесперебойного питания, мне бы не удалось, и я была бы не столь быстрой, ведь скорость относительна, не правда ли, и эта скорость в любом случае достаточна, неважно для чего. Марширующие ракеты можно применять везде, я назову только Ирак, Боснию, Афганистан, Косово или что там еще. О деталях не хочу говорить в последний момент, но в пустыне ведь нет препятствий. Битва за Басру начинается сейчас, забыла посмотреть на часы. И как далеко завели меня эти подробные сообщения? Недалеко. Я скромна. Моя цель – свержение правительства и преобразование каждого, кто хочет быть преобразован. Ой! Сразу требует слова мой гардероб, который обычно молчит, – войдет ли ООН в этот новый порядок или нет? Я думаю, американцы скажут, что они этого не хотят. Почему они должны отказываться от всех привилегий, они ведь значительные личности, а именно каждый из них. В то время как у среднестатистической семьи за 4–6 недель выйдут припасы. Сами они не могут выйти. Я имею в виду, припасы выходят, пусть даже медленно, а семья остается. Припасы на исходе. Мы остаемся. С ними уже ничего больше не случится, с припасами.
Если все равны, то у каждого меньше поводов гордиться, но будет торжество, если люди будут торжественно тверды в своей гордости, в умении выключить переживания. Они должны быть. Они должны быть. По земле гонит некто свой народ, нет, идут два их народа, нет, идут три народа по стране, неважно, сколько, каждый гонит свой народ вперед, как злая девочка гусей. С жаждой крови в глазах, кровь в ботинках, кровь в глазах, кровь в штанах, тысячерукий, тысячетанковый, стремится каждый народ вперед, вслед за вождем, каждый за своим вождем, надеюсь, они их не перепутают, каждый за своим вождем, который испытывает глубочайшую симпатию к каждому из народа, особенно глубокую к тому, кто умирает и возвращается в мягком чехле, в наволочке; он никогда не был уверен в том, что делал, но его повелитель сказал: вы мне симпатичны, вы отвечаете передо мной за этот танк и этот самолет, ведь вы, в конце концов, механик, вы бедный парень, поэтому можете лично присутствовать на ваших похоронах. Ваш шлем одиноко висит на ветке, ваши товарищи робко плачут, и соленое море омывает вас как скорбный крик, когда вы так близко к берегу. Но обычно это – пустыня, песчаный океан. Песчаная буря теперь улеглась, видимость снова улучшилась. Они стреляют в нас! Они стреляют в нас! Посмотрите мне в глаза, чтобы вспомнить, к какому государству вы принадлежите, и каждым жестом показать себя американцами, англичанами или кем нибудь еще, вам не остается ничего другого. Если вы не можете показать себя, как хотите, тогда лучше вовсе не показывайтесь! Мы растратили себя там, а вы не хотите показаться. Расслабьтесь! Будьте непринужденными! Доверьтесь нам! Только те страны будут признаны нашим сообществом государств, которые сами – сообщество, потому что двое – уже сообщество. А третий – лишний. Ладно. Мы возьмем еще Австралию. Но сначала сообществом признают США и британцев. Они держатся вместе. Потом долго ничего не происходит. Ведь вы знаете, что вместе с силой может вторгнуться беда, и ей мы должны противопоставить силу. Других детей мы запахиваем в песок. Но вы можете пойти на свои похороны, потому что следовали нашим устремлениям ворваться в страну. Поехали! Вы сказали, что сила бога войны – в его луке? Ну да, он силен, но другим. Нам не остается ничего другого, как война на суше и война в городе. Они различаются по месту действия. Где люди, как звуки флейты, которым их как раз учат, поднимаются над собой, как воющее дыхание. Как ветер в пустыне. Они звенят и поют в пустоте, они сами выпевают себя, они выдыхают себя, неважно. |