— Сынок, а зачем им понадобилась наша цепь? — спросил Клычдурды-ага, входя во двор.

— Они... они — смешался Довран, не зная — что ответить, и невинным голосом сообщил: — У них же там есть одна злая собака. Она на всех детей бросается. Они ее посадят на цепь. ..

III

Вечером на Амударью, на ее прибрежные равнины, поросшие саксаулом, тамариском , камышами, на дженгели и песчаные острова и, конечно же, на хижину бакенщика навалилась липкая духота. Днем было очень жарко — овцы в загоне дышали, словно меха надувая бока. Куры копались в навозе сонно, с раскрытыми клювами. А вечером, когда должна была прийти прохлада, вдруг опустилась с небес эта несносная духота.

Довран вынес из хижины кошму, бросил ее на крышу, затем туда же закинул подушку — решил спать под открытым небом. Отец расположился на тахте. Перед сном он разделся до пояса, полил себе на голову и плечи водой, чтобы не было душно. Довран тоже вылил на себя целое ведро теплой, отстоявшейся за день воды и взобрался на крышу.

Он лег на спину и стал смотреть на загорающиеся в небе звезды. Довран смотрел и думал: сколько же до них километров? Интересно, если бы можно было плыть по небу, как по реке, то смог бы он, Довран Клычдурдыев, добраться до них. Вразмашку или по-собачьи, конечно же, не доплывешь. Но если лечь вот так, как сейчас, на спину, то доплыть можно. Он думал и прислушивался к чему-то. Ему казалось, что звезды шуршат, как ячмень в мешке, когда его высыпаешь в кормушку курам. Но это шуршали камыши на ветру. Когда теплый удушливый ветер усилился, то шуршание стало еще более выразительным, и Довран догадался — шуршат камыши. А потом и течение реки стало слышнее: как будто бы гул из-под земли вырвался и заполнил все вокруг. А вот и звуки пионерского горна донеслись из лагеря. Довран подумал: это, конечно: играет Генка, и с гордостью улыбнулся.

— Сынок, ты не замерзнешь там?! — окликнул Доврана отец. — По-моему, ветер усиливается, и дождем в воздухе пахнет- Может быть, спустишься на тахту?

— Нет, папа, я здесь буду спать! — отозвался Довран.— Здесь лучше.

Довран вновь вперил взгляд в далекие звезды и незаметно уснул. Проснулся он среди ночи от яркого высверка молнии и прокатившегося по небу грома. Надвигалась гроза. Наползали тяжелые волглые тучи с юга. В темноте их не было видно. Но молнии, сверкая на горизонте, высвечивали темную завесу. Гроза приближалась быстро — ее гнал налетающий порывами сильный ветер. Довран подумал: надо слезть с крыши и сбросить кошму с подушкой, но властная, приближающаяся сила ненастья удерживала его. Доврану хотелось увидеть — как пронесется над его головой гроза. Он испытывал некоторый страх перед вспышками молний и раскатами грома, но все же любопытство было сильнее страха. Внезапна с реки донесся гудок теплохода. Сначала один, а потом несколько гудков подряд.

— Папа, вставай! — крикнул Довран, свесившись с крыши. — Пароход идет, как бы на мель не сел!

— Слышу, сынок, слышу, — недовольно проворчал Клычдурды-ага. — Эти речники специально проплывают мимо нас в такое время, когда — или несчастье над головой, или половодье. Боюсь, как бы не снесло их на мель. Кажется это «Ашхабад» плывет, а на нем капитан — совсем еще мальчишка.

— Тебе помочь? — спросил Довран. — У тебя фонарь в порядке?

— В порядке, — отозвался уже из хижины Клычдурды-ага. Он там, кряхтя и поругиваясь, надевал резиновые сапоги.

— Папа, дождь пошел! — с испугом объявил Довран, почувствовав как ему на плечи упало несколько крупных капель.

— Слезай с крыши — иди в комнату! — строже проговорил отец и зашагал со двора.

Довран слышал, как отец спустился к воде, завел моторку, и она, надрывно гудя, помчалась против течения, в ту сторону, откуда время от времени доносились гудки.