Как-то днем, по обыкновению, мы забрались в опустевший дом и стали играть. Мой альчик вылетел во двор. Я пошел за ним и вдруг... Джучи! Пес изможденный и худой, — кожа да кости, — лежал у конуры. Увидел меня, слабо заскулил. Я позвал мальчишек. Гурьбой мы подскочили к Джучи, стали его рассматривать. Он был изранен. На шее и под лопатками сквозь шерсть виднелись рубцы.

Мы напоили Джучи водой, принесли, сколько могли, еды. Никто из нас не заметил, как во двор вошел чабан Эргеш. Послышался его голос.

— Значит, жив остался... На старое пепелище вернулся, — сказал он обрадованно, подходя к Джучи. Чабан нагнулся и потрепал пса за холку. — С двумя волками расправился и сам пострадал. Овец спас. Молодец, дружище!

— Так он у вас в отаре? — удивленно воскликнул Эзиз. Чабан кивнул, распрямился и посмотрел в глаза Эзизу:

— Это ты его от свинца заслонял? Так вот, если тебе не в тягость, присматривай за Джучи, пока окончательно не выздоровеет. Чем кормить? Колхозным хлебом. Ему паек полагается. В конце месяца я приду за ним.

Эзиз заулыбался. Чабан попрощался и ушел. Спустя час или два приковылял Чары-ага с хурджуном и старой закопченной чашкой. Он принес ячменной муки пополам с отрубями. Тотчас же разожгли костерчик и сварили похлебку. Пока она остывала, Чары-ага рассудительно говорил:

— Да разве я поднял бы ружье на собаку!.. Война. А то никогда бы я такого не сделал.

Скоро пес выправился. Шерсть его стала гладкой, в глазах появился задорный блеск, только следы волчьих зубов напоминали о жестокой схватке. Он везде бегал с нами, а когда мы были на уроках, терпеливо лежал под окном нашего класса. Теперь друзьями Джучи были все мальчишки. О своей прежней привычке — силой отбирать хлеб — он давно забыл, да и не было теперь нужды в этом. Мы с печалью вспоминали, что скоро приедет с пастбища чабан и заберет Джучи с собой в пустыню...

Надолго запомнился мне этот день. После уроков мы выбежали во двор, стали искать своего четвероногого друга, а он как сквозь землю провалился: ни во дворе школы, ни за сараями не смогли отыскать. Внезапное исчезновение Джучи насторожило нас. Если и дома его нет, значит опять какая-нибудь беда приключилась. Побежали в заброшенный двор. Эзиз перелез через дувал и остолбенел от неожиданности. И я удивился — откуда он взялся — высокий худой мужчина с глубоким шрамом на левой щеке, и с пустым рукавом, подоткнутым под солдатский ремень. Это был наш бывший директор и учитель. Он сидел на кирпиче, склонив голову, и задумчиво гладил Джучи. А тот, положив свою морду ему на колени, жалобно взвизгивал, словно жаловался.

Мы бестолково топтались на месте, не решаясь подойти. Учитель выпрямился и увидел нас.

— Ну, ну, подходите, чего испугались! — сказал он.

Мы приблизились, все еще не веря, что этот человек с изуродованным лицом, считавшийся убитым, жив. Эзиз, сбивчиво и невпопад, начал рассказывать обо всем, что знал о семье фронтовика. Он говорил то о жене учителя, и его детях, то о Джучи, то опять возвращался к Огульнязик. Велли Каррыевич слушал молча. Внешне он был спокоен, только в глазах его отражалась тревога и притаенная боль. Он медленно поднялся, глухо сказал:

— И я себя считал на том свете. Ожил... Вы меня узнали? — тревожно повторил он.

— Узнали, Велли Каррыевич! — в один голос откликнулись мы. Учитель мягко улыбнулся:

— Значит, и Огульнязик узнает, и детишки, и люди все узнают. — Он нагнулся и потрепал за холку Джучи. — Ну, что ж, пойдем, бродяга.

Сказаны были эти слова с таким умилением, что мы все обрадовались. И тут за нашими спинами, у калитки, раздался голос чабана:

— Джучи, ко мне!

Пес вскинул голову, повилял обрубком хвоста и подошел к чабану. Он лизнул ему руку и заскулил. Учитель побледнел, кашлянул и растерянно потоптавшись на месте, вышел со двора.