— Отри камешек хорошенько, — советует слепой. — Сними грязь-то.

Отерла Дашутка находку об отцов полушубок...

— Дедушка, — шепчет, — кабы ты видел, что ты нашёл. Однако золото! Помереть мне на месте, золото!

— Ну тя, — хитрит старик. — Откуда? Золото! Кто ж нам с тобою его на дороге поклал?

— Истинный Христос! — крестится Дашутка. — На-ко вот, держи. Это хорошо, что золото. По дворам скитаться тебе нужда сразу отпадёт, будешь теперь на своей печи есть калачи...

— Не-е... На печи я скоро помру. Не привык я к баловству. Возьмико ты себе этот камешек. Тут столько, что и тётка Финета об таком не думала, не гадала.

— Не возьму, — дёрнулась Дашутка. — Как же я после того жить на свете стану, слепого обобравши. Мне отец говорил, что золото — оно зоркое. Оно само видит, кому в руки даваться. Ты его нашёл, ты его и бери. Мне чужого не надо.

— От неслух! — смеётся старик. — Я ж от чистого сердца... Кабы тётка Финета его увидела, с руками бы оторвала...

— Ты мою тётку не скупи. Она не жадностью болеет, а заботой. И не суй мне своё золото.

После Дашутка повинилась перед стариком:

— Вишь вот. Не успели мы его, проклятое, в руки взять, а уж, гляди, поругаемся скоро. Убери ты его подальше.

— Дело твоё, внучка. Тебе не надо, и мне ни к чему... — сказал так слепой и бросил золотой камень подальше от дороги. — Лети, камень-приворот, во невестин огород.

Дашутка было кинулась в тайгу да раздумала. Назад вернулась, а слепого на дороге нету. Дашутке страшно стало: заблудится в лесу слепой, пропадёт старый!

— Ау, дедушка... Ау, миленький... Вернись.

И увидела она: идёт кто-то к ней из леса. ЕЙ и не к уму, что уж больно прямо идёт, уж больно смел для слепого... Побежала навстречу.

А луна, а луна!..

Дашутка от испуга к дереву спиною привалилась, ноги не держат: старик-то — не старик, и не слеп, и не сед, кудри волною льются, чистый голос молодо звенит.

Дашутка слушает и не слушает: смотрит на парня во все глаза, и поднимается в ней сила, какой она сроду в себе не чуяла. И не то чтобы сердце её запело, а так, будто кого загибшим считала, а он вернулся... Такая горячая радость, что, не остуди её слезами, сгорит сердце, не выдержит.

— Ты чего плачешь-то?? — спрашивает парень. — Испугал я тебя. Ну что теперь поделаешь? Ты уж не сердись. В лесу-то почему так запозднилась? Пошли, я тебя к деревне выведу.

Пришла Дашутка домой и не знает, как ей о лесном человеке думать, а тут ещё Финета её донимает:

— Чо он хоть тебе говорил-то?

— Ничего такого, — таится Дашутка.

— Как ничего? Обижался поди-ко. Ах ты, Господи Боже мой! Прости ты мою душу грешную. По тебе вижу: проклинал меня старик. Как я могла прогнать слепого человека, да еще в этакую-то ночь. Будь он трижды неладный, Боровик этот! Совсем задурил мою головушку.

Дашутка видит такое Финетино раскаянье и не стала долго молчать, только про парня скрыла, а что старик сказал, камешек бросивши, про то чисто выложила.

Не надо было ей про огородную-то приговорку Финете сказывать. Лишнее оказалось.

Ночь-то она кой-как прокрутилась, а утром чуть свет побежала в огород — самое время было капусту рубить. Дашутка тоже привыкла от тётки не отставать. Прямо у первого кочана села Финета на землю:

— Тошно мнешеньки! Золото!

Дашутка видит, прячет что-то тётка в руке, прижимает к груди.

— Выброси ты его, — просит Дашутка. — Давай будем жить, как Жили.

— Да в уме ли ты, бросить! Теперь нас голою рукой не ухватишь! Богатенькие мы... Все женишки наши будут... Хи-хи-хи.

Говорит Финета Бог знает что, а сама одноглазо шмыгает по сторонам: куда найденное спрятать?

Побежала в пригон, там побыла, выскочила, как ошпаренная, да в баню.