— А помните, — отозвалась Франсуаза, — Вагнер рассказывает, как ему пришел в голову мотив для рога Тристана как-то вечером в Венеции, когда он услышал крик гондольера? — И она улыбнулась Антуану, как бы извиняясь перед ним.

«И она тоже!» — подумал он.

Она была совсем непохожа на Франсуазу из Пон-де-Лера или из Флёре. Казалось, она распустилась как цветок в благоприятной среде. Антуан хотел бы этому порадоваться, но он был в отчаянии от своего собственного молчания. Ведь это происходило не от недостатка культуры, он много читал, больше, может быть, чем кто-либо из присутствующих мужчин, но у него была привычка думать медленно, в одиночестве. И теперь, когда он стал размышлять о вдохновении, он тоже мог бы кое-что рассказать. Так, например, у Флобера появилась мысль о «Сентиментальном воспитании» во время каких-то похорон… Но разговор шел своим путем: романские соборы, английские поэты, китайские вазы. Когда Антуан снова стал прислушиваться, приготовив как следует и свои, наконец, замечания, было уже поздно — говорили о любви.

— Я думаю, что мы возвращаемся, — сказал Бремон, — к нравам гораздо более простым, более близким к древним. На пляжах мужчины и женщины опять привыкают быть нагими; это делает желание менее острым и менее опасным. Нужно думать, что необыкновенное соединение целомудрия и соблазна, инстинкта и чувства, которое мы называем романтической любовью, не очень-то новая комбинация — ей восемьсот лет и она, может быть, исчезнет очень скоро.

— Это будет жаль, — отозвалась Элен.

— Да нет же, — сказал Жан-Филипп, — это произойдет совсем незаметно. Наши потомки будут находить, что столь же естественно отделять желание от любви, как для нас естественно их соединять.

— Однако это очень приятно, — заметила Франсуаза.

Фабер нагнулся к Элен де Тианж и тихо что-то ей прошептал, она громко засмеялась.

— Вы заставляете меня краснеть, — сказала она.

Жан-Филипп разговаривал с Франсуазой. Антуан был так явно этим рассержен, что Элен взглянула на него с некоторым укором и тщетно попыталась втянуть его в общий разговор. Его молчание и дурное настроение смущали весь стол. Франсуаза это почувствовала, и ей стало за него стыдно.

«Право, — подумала она, — Антуан просто невыносим. Он не проявляет ни малейшего усилия, чтобы сделать мне что-нибудь приятное. Я была очень счастлива эти пять дней, вдали от Пон-де-Лера и от него».

Как только встали из-за стола, она присела вместе с Жаном-Филиппом за фортепиано. Антуан подошел и облокотился на инструмент, не вступая в разговор. Франсуаза встала. Фабер, заметивший эту сцену, пришел к ней на помощь и увлек ее к дивану.

— Мне нужно задать вам один вопрос, — сказал он. — Я очень хочу знать, есть ли такая героиня романа, с которой вы имели бы общие черты, общие склонности?

— Конечно, — отозвалась Франсуаза с оживлением, — Анна Каренина.

— Я так и думал, — сказал Фабер с некоторым состраданием.

Он поговорил с ней еще некоторое время. Как только он удалился, Антуан занял его место.

— Что он тебе говорил?

Она посмотрела на него сердито.

— Он сказал мне про меня саму что-то такое, что меня удивило и испугало.

— Идем отсюда! — сказал Антуан резко.

— Как? Мы только что вышли из-за стола и должны все идти в казино, смотреть пьесу «Времена».

— Я чувствую себя нехорошо; я не могу остаться.