Решено их незаметно упредить, — как стемнеет окончательно — врассыпную, ползком, ползком, а потом сразу в штыки.

Штык для немца, как ладан для черта.

Ползет Ларионов и думает, только бы не зашуметь. Вдруг — затарахтел по-ихнему пулемет.

— Заметили, проклятые.

Ну, да уже близко.

Слышишь.

— Уррра-а-а!

Эге, — на ура взять приказано!

Это Ларионову сподручней, чем на брюхе ползть. Вскочил, расправился.

— Уррра!

Давно уже Ларионов о штыковой работе мечтал.

……………

Знает Ларионов, что не он, так другие Ларионовы добегут и выбьют штыками проклятого.

— Уррра а-а!

Все здоровее, все надрывнее гром богатырской отваги, все ближе к врагу, а близость врага так пьянит.

Как вдруг, что случилось?

Оборвалось ура, и…

……………

Бежал вперед, не слушая и не слыша, и Ларионов. Штык наготове.

Вот сейчас подденет немца.

Вот…

Ах, — что такое!..

Штык, как в привидение, вошел в немца… прошел насквозь и… вышел…

А немец, как из песка сделанный, без следа рассыпался…

А за ним… батюшки, ужас какой!.. да ведь это не немцы, а мертвые!

Встали из могил в белых саванах и скелетятся…

На безглазых черепах немецкие каски нахлобучены… На одних костях и мясо и одежда вся истлела.

……………

и ноздрей сукровица…

И не один, не два, не три, целая рать мертвецов на наших поднялась.

……………

Ларионов не помнит, как попал в объятия трупа, как упал в окоп-могилу, когда ему пулемет полоснул кровавыми полосами голени…

Очнулся он на приемном пункте…

И все вздрагивал, когда вспоминал последний зрительный аккорд — мертвецов в касках…

…Не понимал он тогда, что это проклятые немцы разрыли еврейское кладбище, привязали к жердям скелеты, надели на черепа каски, чтобы издали наши подумали, что на окопы немецкие натолкнулись…

Спит Ларионов и во сне вздрагивает от омерзения, видя себя в объятиях червоточивого трупа на дне сырой и смрадной могилы…

X. ЯВЬ СЕМЕНА ЛАРИОНОВА

Пело низкое грудное контральтовое сопрано Веры Александровны Завьяловой.

И весь лазарет тянулся навстречу скорбной песне и родным картинам, воскрешенным ее словами.

Вера пела с увлечением, и слезы задрожали в голосе.

Вера видела, какое наслаждение, какую радость внесла она в эти холодные и казенные стены.

Серые халаты и серые одеяла и эти свертки марли — магниты, приковывающие всеобщее внимание и всеобщее милосердие — все это куда-то отодвинулось назад.

А на первый план царственно вышла гармония Чайковского…

…Вечереющий день, залитые багрянцем заката хаты, завалинка, калинка, калитка.

— Ну и здорово вы сегодня поете! — пробормотал восхищенно Кукарников. — Мне даже стыдно, что я вам мешаю своим паршивым аккомпанементом…

— Напротив, Кукарников, вы сегодня тоже в ударе. Берите Рахманинова.

И еще более трогательнее образ, напомните казенное здание:

……………

Ревел Ларионов.

Ему показалось, что из смердящей мрачной могилы, в которую загнала его немецкая подлость, он попал в рай.

……………

Белое платье, белый кисейный шарфик и белокурая голова Веры Завьяловой показались ему сказочно прекрасными.

Контраст между тем, что ему во сне пригрезилось и тем, что он увидал наяву, ударил по нервам, и вот видавший всякие виды здоровенный детина Семен Ларионов ревет словно баба.