— Что ж, начнем с самого начала, — услышал он у себя за спиной голос Фелтерина, и режиссер взбежал на сцену. — Великие боги! Всего два дня до премьеры! Но уж эта-то пьеса, по крайней мере, никого не обидит!.. — Отголоски первого представления труппы только теперь начали стихать среди взбудораженных жителей Санктуария.

Фелтерин Теспиан, основатель театра, его директор, режиссер и исполнитель главных ролей, занял свое место у столба, который впоследствии должен был превратиться в дерево (когда до него наконец у плотников дойдут руки), и уперся посохом в пол. Жеманно улыбаясь, Глиссельранд скользнула по сцене и взяла Фелтерина под руку.

— Скажи мне, дочь моя, куда теперь пришла ты

С отцом своим слепым и старым? Что это за дворец?

Зычный голос Фелтерина совершенно не подходил для столь слабого монарха, которого он изображал в данный момент.

— Я малого прошу, но я и меньшим удовольствуюсь вполне.

Меня терпенью научили три мастера великих -

Боль, время и достоинство, что у меня в крови…

Сцена вздрогнула: на пол вдруг с грохотом упало что-то большое и тяжелое. Фелтерин прервал реплику и обернулся.

— Терпенья мне! — взревел он, по-прежнему говоря как бы словами какой-то пьесы. — О боги, дайте мне терпенья! Ведь с дураками мне приходится работать!

— Это все лебедка! — донесся из-за кулис чей-то плаксивый голос. — Я не виноват, хозяин.., веревка соскользнула…

— Лемчин! Ублюдок! — Фелтерин прямо-таки готов был взорваться от злости. Его грозный бас разносился по всему залу. — Что там у тебя упало?

Лемчин ответил не сразу, и Лало успел собрать кисти, рассыпавшиеся по полу.

— Это была.., та машина, что делает гром, хозяин.

— Клянусь жезлом Вашанки! А ты знаешь, сколько она стоит?

Это же дар самого принца! И после всего… — Фелтерин тяжело вздохнул и разразился гневным монологом, посвященным грядущим бедам и не менее выразительным, чем текст самой пьесы.

Обнаружив, что машинально убрал кисти в ящик, а не поставил их рядом с собой на подставку, Лало нахмурился. Ну как можно нормально работать — хотя бы и декорации малевать! — когда вокруг творится такое безобразие? Час назад совсем стемнело, и Джилла наверняка уже сердится, потому что он снова задержался, впрочем, возможно, обед еще не успел совсем простыть… Лало был голоден и очень устал. Когда Фелтерин ураганом пронесся по сцене и скрылся за кулисами, чтобы осмотреть нанесенный ущерб, художник сложил краски, убрал их в ящик, повесил ящик на плечо и двинулся к дверям.

— Эй, Лало, ты что, уже уходишь? — крикнула ему вдогонку Глиссельранд. Он пробормотал что-то невразумительное насчет Джиллы, но не остановился. — Передай, пожалуйста, мой привет дорогой Джилле! И скажи, что я ее очень люблю и вяжу для нее шаль из карроннской пряжи дивных тонов — нежно-розовой, лимонно-желтой, пурпурной и… — Дверь захлопнулась у Лало за спиной, но все еще было слышно, как Глиссельранд перечисляет цвета ниток и описывает узор.

Он только головой покачал. Подарок Глиссельранд принцу Кадакитису — стеганый чехол для чайника — был просто ужасен.

А уж шаль, да еще настолько большая, чтобы укрыть Джиллу целиком… Его передернуло. Но Джилла, разумеется, будет настаивать на том, чтобы сохранить подарок Глиссельранд! «Интересно, — подумал он, — сумею ли я убедить ее, чтобы она спрятала эту проклятую шаль куда-нибудь подальше?..» Размышляя о том, отчего это Глиссельранд обладает таким поистине чудовищным чувством цвета, Лало торопливо шел по темным улицам.

Он уже свернул за угол на Серпантине и спускался под горку, когда услышал у себя за спиной чьи-то шаги.