— Здравствуйте, — отвечаю я и снова обращаюсь к Калли: — Значит, тебя правда выписывают?

Вместо нее отвечает отец:

— Все документы уже подписаны. Сегодня наша дочь отправляется домой.

Несмотря на его попытки говорить за Калли, я обращаюсь к ней самой:

— Могла бы и предупредить меня.

— Я сама не знала до сегодняшнего утра. А потом все так завертелось…

У меня в голове все еще звучат слова Скай: «Ты больше никогда ее не увидишь». Я не согласен! Я выуживаю из мусорки мятый комок бумаги и прошу ручку у родителей Калли, потому что больше ее взять неоткуда.

Ее мать достает ручку из сумочки, и я пишу на клочке бумаги как можно разборчивее:

— Вот моя электронная почта. Пиши мне! — Здесь у нас нет доступа в интернет, но мои входящие никуда не денутся, если и когда я отсюда выберусь.

Калли берет бумажку и сжимает в кулаке, как сокровище. У нее на глазах слезы.

— Спасибо, Кейден!

— Может, и ты дашь мне свой адрес?

Девочка оглядывается на родителей. С ними она какая-то другая, такая подавленная, что я не знаю, что и думать.

Родители переглядываются, как будто я попросил о чем-то немыслимом.

И тут я понимаю, что не могу просить ее адрес. Не из-за родителей. Я обещал, что отпущу ее.

— Забудь, — произношу я небрежно, как будто это ничего не значит, хотя это значит все. — Ты ведь можешь написать мне первой. А я тогда отвечу.

Калли кивает и грустно, но искренне улыбается:

— Спасибо, Кейден.

Отец пытается взять у нее клочок бумаги, но она прижимает листок к груди, как будто все еще обнимает меня.

Я вспоминаю, какой была Калли в нашу первую встречу. Теперь она другая. Увереннее держит себя, яснее говорит. У нее другие глаза. Теперь она по ту сторону стекла, часть внешнего мира, на который так отчаянно взирала.

Мне хочется обнять ее, но не в присутствии родителей. На много миль вокруг них простирается зона подобающего поведения. Так что я пожимаю Калли руку. Она смотрит мне в глаза с удивлением и, быть может, разочарованием, но понимает. Как ни странно, сейчас я чувствую себя куда более неловко, чем когда грел ее под одеялом.

Должно быть, мы слишком долго не разжимаем руки, потому что ее отец произносит:

— Попрощайся с ним, Калли.

Но, как бы назло ему, девочка и не думает прощаться. Вместо этого она произносит:

— Кейден, я буду очень, очень скучать.

— Я всегда буду где-то на горизонте, — обещаю я.

С бесконечным сожалением Калли отвечает:

— Верю. Только я больше не выгляну из этого окна.

135. Что страшнее?

— Я хочу, чтобы меня выписали, — сообщаю я Пуаро на следующем осмотре.

— Выпишут, выпишут! Уверяю тебя.

Но его уверения ничего не значат.

— Что мне делать, чтобы выбраться отсюда?

Вместо ответа он достает из шкафчика один из моих последних рисунков. Как будто я сам отливаю пули, которые он всаживает мне в мозг.

— Зачем столько глаз? — спрашивает врач. — Рисуешь ты здорово, но зачем столько глаз?

— Я рисую то, что чувствую.

— И ты это чувствуешь?

— Я не обязан ничего вам говорить.

— Кейден, я за тебя беспокоюсь. И сильно. — Он задумчиво кивает головой. — Может быть, тебе нужны другие лекарства.

— Лекарства, лекарства, вы только и делаете, что прописываете мне лекарства!

Он спокойно смотрит на меня. Его глаза, и настоящий, и стеклянный, — на циферблате часов, на жизнеутверждающих плакатах.