Да, появлялись какие-то проблески, разочаровывающие поползновения, но их вызывал не он, а кто-то другой. Девушка с волосами цвета сверкающего снега и с бледными веснушками на коже. Упрямая и пылкая, что любит спорить и отстаивать свою позицию. Красивая, яркая и невероятно задумчивая. Он не знал, кто она такая, и это безумно расстраивало его.

Вечность, мгновение, само понятие времени стали чуждыми. Любые отвлекающие внимание проблески исчезли. Остался только голод, дикий голод. И ощущение, что тебя разобрали на части, а затем собрали снова, но ты все еще чувствуешь себя разорванным на куски. Видимо, преобразование – это непрерывный процесс.

А еще не покидало смутное ощущение, что необходимо что-то делать. Но пустота заволокла все, только она имела значение, так что остальное могло подождать. Пока тьма не станет чуть менее удушающей. Пока голод чуть не притупится. Пока мысли не выстроятся в ряд из бессвязных, разрозненных обрывков, которые скачут, трепещут и…

Трепещут.

Крылья.

Снова.

Маленькая птичка.

Он потянулся, но потерпел неудачу. Его рука наткнулась на что-то холодное, и он медленно и осторожно провел по преграде когтями. Раздался отчетливый, успокаивающий звук.

Его руки покрывала кровь. Они всегда кровоточили. И за преградой что-то было. Крылья затрепетали вновь. Слишком быстро, слишком резко, слишком рано, слишком реалистично. За преградой что-то было. Воспоминание, разбитое, рассыпанное, мимолетное.

Потерянное.

3

Серефин

Мелески

Своятова Елизавета Пиенткова: «Эту транавийку сожгли на месте захоронения клирика Евдокии Солодниковой. Говорят, там, где покоится ее тело, мертвые общаются с живыми».

Лишь преодолев половину лестницы в башню ведьмы, Серефин осознал, что собирался сделать. Вцепившись в перила, он задумался: «Стоит ли встречаться с ней одному?» Вот только поворачивать назад не имело смысла. Пелагея почувствовала, что он здесь, как только Серефин открыл двери башни.

Так что он устремился наверх, перепрыгивая через ступени. Его не радовало, что приходится обращаться к ведьме, но в этом ощущалась какая-то странная неизбежность. Ведь она сама направила его на этот путь, не так ли? Так что наверняка у нее найдется какой-нибудь пугающий, навеянный духами совет с предсказаниями об ужасной гибели, который он до конца не поймет.

Дверь на верхней площадке лестницы оказалась приоткрыта и легко распахнулась от стука костяшками пальцев.

«Что-то мне это не нравится», – нахмурившись, подумал Серефин. В воздух взмыл целый рой мотыльков, и он отмахнулся от них.

– Пелагея? – переступая порог, позвал он.

И тут же почувствовал, как свело живот. В комнате царило запустение.

Казалось, ведьма никогда здесь и не жила. Все углы украшала паутина. Камин оказался чисто выметенным, и лишь в трещинах камней виднелись остатки золы, а на светлом полу резко выделялся ведьминский круг. Серефин испуганно вздохнул, но быстро понял, что тот нарисован углем, а не кровью.

Он медленно двинулся по кругу, постукивая пальцами по корешку книги заклинаний.

Не это Серефин ожидал здесь найти.

Он опустился на колени и провел тыльной стороной пальца по бритве, вшитой в рукав, а затем пролистал книгу заклинаний. Зачем-то же Пелагея оставила это здесь. И хотя Серефин не умел читать знаки, нацарапанные внутри круга, – это прерогатива Стервятников, – он мог подпитать заклинание.

Но в последний момент помедлил. Он понимал, насколько глупый поступок собирался совершить. Будь здесь Кацпер или Остия, они скорее бы приставили клинок к его горлу, чем позволили подобное безрассудство.

Вот только Серефин уже давно перестал прислушиваться к голосу разума. Не желая терять и секунды, он опустил окровавленную ладонь на круг.