– Нет! Мы об этом не договаривались. Ты сказал...

– И ты ещё смеешь указывать, что мне говорить, а что нет?

Его смуглое, испещрённое шрамами лицо с раскосыми глазами потемнело. Публий, напротив, побледнел как мел.

– Нет нет, Илана должна остаться со мной. Надеюсь, это понятно.

Его лицо болезненно заблестело, а руки затряслись.

– Она – моя единственная дочь.

Гунны водрузили факелы на груду обломков, загородившую двери церкви, а также установили их у карнизов. Жадные языки пламени мгновенно охватили сухое и растрескавшееся дерево, устремившись ввысь журчащими оранжевыми ручейками. Крики в церкви сменились пронзительными воплями.

– Нет. Она красивая.

– Ради бога...

Осознав то, что должно случиться, Илана дёрнула отца за рукав, желая его предупредить.

– Отец, всё в порядке.

– Нет, не в порядке, и я не отдам тебя этим дикарям. Да кто вы, люди или дьяволы? – внезапно воскликнул он. – Почему вы сжигаете заживо христиан, молящихся Богу?

Непримиримость торговца рассердила Эдеко.

– Отдай её мне, римлянин.

– Нет! Нет, я хочу сказать... пожалуйста.

Он умоляюще поднял руку.

Эдеко мгновенно вынул меч из ножен, размахнулся и отсёк её. Отрубленная ладонь полетела вниз, подскочила и ударилась о край фонтана. Всё произошло слишком быстро, и Публий даже не успел вскрикнуть. Он пошатнулся, скорее от потрясения, чем от боли, не зная, сможет ли вернуть контроль над ситуацией. Старый торговец изумлённо поглядел на свою отрубленную кисть, и в этот момент в его грудь вонзилась стрела. За ней другая, третья – целый лес стрел изрешетил его торс и конечности, а он лишь недоумённо смотрел на них, не веря, что такое могло случиться, в то время как гуннские всадники смеялись, продолжая с молниеносной скоростью выпускать всё новые и новые стрелы. Публий тяжело осел на землю, утыканный стрелами, словно ёж.

– Убейте их всех, – приказал Эдеко.

– Только не девушку, – возразил молодой гунн.

Он наклонился, подхватил кричащую Плану и усадил её в седло прямо перед собой.

– Пустите меня к отцу!

Он связал ей руки.

– Ты хочешь кончить, как они? – спросил он по гуннски.

Пришедшие с Симоном попытались спастись бегством, но были настигнуты и убиты. Раненых изрубили на куски, как только они взмолились о пощаде. Свирепствующее пламя охватило храм: треск горящего дерева и шипение камней заглушили стоны умиравших внутри. Казалось, их души поднимались ввысь вместе с огненным жаром, устремляясь вслед первым лучам восходящего на востоке солнца. Из других частей города к форуму стекались потоки пленных, уныло бредущих подобно стаду ослов. Стены церкви с грохотом обрушились на землю.

Илана рыдала. Её душила скорбь, и она с трудом могла вздохнуть. Её тело распласталось между конской гривой и мускулистыми бёдрами молодого гунна, а волосы плотной завесой опустились на лицо, обнажив затылок. Почему он не убил её? Она думала о том, что этот ночной кошмар никогда не кончится, а предательство её отца никому не помогло. Всё в её прошлой жизни сгорело дотла, но её почему то оставили в живых. Как жестоко обошлась с ней судьба!

– Перестань плакать, – обратился к ней гунн на своём непонятном языке. – Ведь я спас тебя.

Она завидовала мёртвым.

Эдеко вывел их из разрушенного его воинами города, о котором напоминал теперь лишь столб чёрного дыма. Осаждённые горожане в конце концов обычно открывали ворота – в этом он убедился на собственном опыте. Вопреки ходу истории и здравому смыслу кто то всегда надеялся, что если он подчинится захватчикам, то сумеет спастись. Гунны учитывали и эту возможность.