Я следил за тем, как главы союзной армии строевым маршем вошли в разбитые ворота. В выражении их лиц улавливались гордость и нетерпение.

Да, моя миссия в Толозе удалась на славу, и я сумел убедить вестготов присоединиться к римлянам. Но это маневрирование гигантскими войсками вдруг представилось мне несущественным по сравнению с недавними новостями, полученными от Скиллы: Илана жива! Гунн не сказал, как она смогла выжить и где сейчас находится, но эта весть всё равно воспламенила мою душу. Я понял, что её утрата незаметно подтачивала меня ещё со времени бегства от Аттилы. С моих плеч упал груз вины, уступив место тревоге. Конечно, это было эгоистическое чувство, и я понимал, что оно едва ли допустимо в дни нависшей над миром опасности. Однако у сердца свои законы, и слова гунна пробудили во мне тысячи воспоминаний. Они нахлынули, вырвавшись из заповедных тайников души и словно переиначив короткое сообщение Скиллы. Я припомнил, как она спасла его на поединке, но после преданно ухаживала за мной, исцеляя мои раны. Это Илана предложила поджечь дворец Аттилы и украсть меч для Аэция. Её голос, манеры, глаза... Я хотел тотчас поскакать вслед за Скиллой и догнать его, как некогда гунн догнал меня. Возможно, мне стоит снова переодеться, замаскироваться под варвара и подъехать к арьергарду армии Аттилы, где я узнаю все нужные сведения...

Центурион отыскал нас на стене крепости.

– Ионас Алабанда?

Я неловко выпрямился.

– Генерал ждёт вашего доклада.

* * *

В тот вечер на военном совете нас лишь коротко поблагодарили за оборону Аурелии и срыв осады. Все знали, что главная задача ещё не решена. Некоторых аланских капитанов, собравшихся утром в церкви, здесь не было – они погибли в сражении на стенах. И вместо них на совете появились незнакомые люди из соседних варварских королевств. Многие из них прежде не вступали ни в какие союзы и коалиции. Аэций был нашим общепризнанным лидером, но мало кто из присутствовавших не сражался или не ссорился с ним по тому или иному поводу за десятилетия его хитроумных манёвров. Каждое племя гордилось своей свободой, своей особой статью даже теперь, в канун битв за целостность Рима и единство империи. Теодорих и его вестготы были самым многочисленным и мощным военным контингентом, а Сангибан и аланы, уже пролившие кровь за свой город, стали хозяевами на этом совете и героями Аурелии. Однако я увидел также рипарианских франков с берегов Рейна, салических франков, белгов, бургундов, саксов с севера, литицианов, армориков и римских ветеранов – олибрионов . Всё было различным у этих племён: снаряжение, тактика, национальные корни. Мы, римляне, сражались в традиционном стиле – с массивными щитами и военными орудиями, а вот варвары привыкли биться каждый на свой лад, выделяясь и обмундированием и доспехами.

Одни предпочитали луки, другие – топоры, третьи – тяжёлые копья, а четвёртые – длинные мечи. Наёмные сарматские  лучники станут состязаться в меткости с гуннами, а пращники из Сирии и Африки добавят новых снарядов в пламя сражений. Я заметил среди воинов стрелков из самострелов, пехотинцев с дротиками из лёгкой пехоты, кавалеристов тяжёлой конницы на лошадях, покрытых броней, пехотинцев с длинными пиками из тяжёлой пехоты и пиротехников – огненных кудесников, мастерски умевших бросать снаряды с горящей смолой.

Тем не менее все их знания и опыт ничего не стоили без нашей совместной воли и стремления выступить против Аттилы. Вот почему Аэций хотел ещё больше сплотить нас этим вечером после первой великой победы.

– Передовая колонна Аттилы отступает, – разъяснил Аэций окружившим его королям, – и она расползается вширь по Северной Галлии. Если мы нанесём быстрый и слаженный удар, то сможем разгромить его раз и навсегда.

– Он отступает или перегруппировывается? – настороженно спросил Сангибан.