Но остальным было не до него, на них во весь опор неслись по деревенской улице сверкающие всадники, настигали, пронзали копьями, сбивали конями. Через плетень командир всадников увидел во дворе девушку в разорванном платье, за ней гонялся здоровенный бандит; в правой руке он держал меч, а левой зажимал рану на шее. Один из когирских лучников, заметивший верзилу одновременно с Конаном, вытянулся на стременах, поднял лук, и увесистая длинная стрела проткнула бандита, как гнилую тыкву. Конан спрыгнул с коня и бросился во двор.

Уронив голову на его старый обшарпанный нагрудник, Юйсары разрыдалась.

— Конан! — Слезы бежали ручьями, смывали на обнаженную грудь кровь со щек и подбородка. — Конан, почему ты сразу не пошел со мной? Ну, почему?

Глава 5

Командир гарнизона Ягафья-Гход лучезарно улыбался, предвкушая скорую победу. Чужеземный отряд обречен, бесстрашные кшатрии надежно заперли его в селе среди холмов. Вражеские лучники пока удерживают господствующие высоты, но Раджай не сомневается, что его спешенные воины сбросят их одной яростной атакой, а затем с трех сторон в село хлынет конница и покончит с уцелевшими бандитами.

На стороне вендийцев было численное превосходство. Пятнадцать против одного.

Большая часть отряда Конана стояла на деревенской площади в конном строю, готовая отразить натиск вендийцев. Во всяком случае, попытаться — когирцам досталась крайне невыгодная позиция. Даже триста-четыреста всадников могли бы запереть их здесь наглухо, что уж говорить о полутора тысячах.

Кшатрии ждали сигнала к атаке. Раджай дал знак ординарцу, тот снял с плеча рожок на кожаном ремешке, поднес к губам, и замер от окрика командира:

— Э-э, постой-ка!

По извилистой дороге, тут и там взбегавшей на пологие склоны холмов, неторопливо ехали несколько всадников в когирских доспехах. Раджая сразу заворожил их странный облик: полуопущенные головы, сгорбленные спины, руки, висящие плетьми. Казалось, они спали или дремали в седлах. Перед ними ступал высокий старик, тощий, высохший, — этакая жердь в лохмотьях, огородное пугало. Каждый его шаг сопровождался мелодичным бряцанием — звенела короткая зеленая цепь, свисавшая с запястья. Массивный сверкающий обруч на ее конце то и дело задевал за ухабы. Старик еле переставлял ноги и шатался, как былинка на ветру, и все же каким-то непостижимым образом он ухитрялся обгонять наездников.

— Это что еще за диво дивное? — произнес Раджай.

— Должно быть, парламентеры, ваша доблесть, — предположил ординарец. — Решили обговорить условия сдачи в плен.

— Сдачи в плен? — Раджай фыркнул. — И это — хваленые когирские рыцари? Хотят лишить меня удовольствия помериться с ними силами? Ну, уж нет! Если они всерьез намерены сдаться, то вот мое условие: пусть каждый отрубит себе правую руку. Ту, что проливала кровь невинных людей.

Тощие босые ноги старика месили пыль. Моталась голова, болтались руки. Парламентеры — или кто бы они ни были — приближались к ровным шеренгам отборных вендийских воинов, и Раджай явственно услышал храп.

— Да они и впрямь спят! — воскликнул он.

Старец остановился в восьми или десяти шагах от него. И в тот же миг застыли, как вкопанные, когирские всадники. Раджай переводил изумленный взгляд с одного на другого. Смеженные веки, приоткрытые рты, слюна на подбородках. И дружный храп, как ночью на привале.

— Раджа-ай! — услыхал он замогильный голос. И содрогнулся, едва посмотрел на старика и не увидел у него глаз. Только провалы глазниц, точно черные жерла потухших вулканов.