Он свесил голову за борт и поглядел вниз. Трое связных на быстроногих конях держались под шаром. Ждали приказов командира.

Сотник выудил из-за пазухи стальное перо, выдернул пробку из тонкогорлой керамической чернильницы, достал стопку бумажных квадратиков (пока он воевал в Нехреме, высоколобые инанниты научились-таки делать новый писчий материал, бумагу, и в довольно больших количествах). Он уселся на дно корзины, расправил листок на колене и только сейчас спохватился, что некуда поставить чернильницу. Кляня себя за непредусмотрительность, сотник выпростал из рейтуз подол рубахи, оторвал тонкий длинный лоскут, продел между прутьями борта корзины и кое-как привязал чернильницу, чтобы горлышко смотрело вверх. И вдруг заметил, что перо успело до середины провалиться в одну из бесчисленных щелей днища. Еще миг, и оно умчится вниз! Чем тогда писать приказы?

Он успел поймать перо двумя пальцами за самый кончик, шумно перевел дух и рассмеялся.

Вскоре записка вместе с камешком в белом хлопковом мешочке полетела к связным, а затем один из них карьером поскакал во дворец. Бен-Саиф злорадно усмехнулся: мое дело сделано, теперь дело за ординарцем и катапультами.

Его внимание привлек небольшой отряд пандрских всадников на западе, в пяти-шести полетах стрелы. Кавалькада продвигалась по дороге к селу, выходит, люди Конана и там рискнули расположиться? Что ж, напрасно. А в саду, где горногвардейцы разгромили крестьянский отряд, наблюдается скопление пехоты. Костры, котлы, смуглые вендийки, стирающие в ручье солдатское исподнее. Кшатрии на привале. Чудненько. Второй мешочек с бумажкой и камешком — фьюить!

— Обр-рати внимание, — произнес вдруг за спиной скрипучий голос, — на юго-запад.

Бен-Саиф обернулся, как ужаленный. На краю корзины сидела тропическая птица пестрой окраски, с преобладанием оттенков зеленого. Вертела клювастой головой и хладнокровно смотрела на сотника то одной, то другой черной жемчужинкой с белым ободком.

— Силы подземные! — воскликнул ошеломленный сотник.

— В том лесочке, — продолжал попугай, — сам Конан со своими когир-рцами. И кр-расоткой Юйсар-ры. Ах, какая женщина! Что за гр-рудь! Что за икр-ры!

— Ияр? — осенило Бен-Саифа. — Ты же Ияр, да?

— Ияр, — подтвердила птица. — Р-рад тебя видеть, агадеец.

— Ха! — Бен-Саиф восторженно хлопнул в ладоши. — Каким ветром тебя занесло, старина?

— Да вот, пр-рилетел отдать должок, — охотно ответил бывший апийский сотник. — Это у меня теперь такое р-развлечение. А ведь я только что от нашего пр-риятеля.

Агадеец посмотрел на Ияра повнимательнее. Тропическая птица изрядно утратила лоск: перья грязны и растрепаны, на месте роскошного пестрого хохолка — плешь. И, тем не менее, от попугая так и веяло самодовольством.

— Ты про Луна? — с надеждой спросил Бен-Саиф. — Так он жив?

Попугай отрицательно помотал головой.

— Жив-то жив, но, увы, в тюрьме. В подземных застенках. Я хотел его выр-ручить, ведь он, так сказать, спас мне жизнь. Но меня и на пор-рог не пустили. Там все настор-роже, сучьи потр-роха, никто не р-рискует смотр-реть в глаза даже ничтожной мухе. Боюсь, Лун очень плох. Я побывал у Каи-Хана.

— Да что ты?! — удивился Бен-Саиф. — И не побоялся?

— Так тр-рясся, что половину перьев р-растерял, — честно ответил Ияр. — Зато Каи после моего ночного визита недосчитался пр-равого глаза. Он теперь не сопр-равитель Апа, а убогий калека, посмешище.