Между пандусом и стеной напротив люка была полоска горизонтального пола, она вела к другому коридору. Как только незнакомый воин скрылся в темном прямоугольнике, агадейский десятник проревел: «Трое за мной!», выхватил меч и побежал вниз.

Юйсары неслась по тесному коридору, крики и топот за спиной подгоняли ее, как уколы пики. Коридор казался бесконечным, и ни одного бокового, некуда свернуть; у девушки закололо в боку, жгучая боль разбежалась по легким. Погоня настигала. У Юйсары подкашивались ноги, она шаталась, ударялась плечами о стены. «Проклятые доспехи! — слабея с каждым ударом сердца, подумала она. — Какая же я дура… Надо было снять…»

Коридор вдруг оборвался, девушка, спотыкаясь, вошла в ярко освещенную комнату с низким сводчатым потолком. И отпрянула вбок, к стене. И застыла под прицелом четырех «жал Мушхуша».

— Стоять! — процедил сквозь зубы полуголый и потный агадеец. И гаркнул, как на несмышленого младенца, взявшего в руки остро наточенный нож: — Брось игрушку! Ну! Кому говорю?!

В комнату ввалились четверо преследователей, Юйсары шарахнулась от них, забилась в угол, выставила перед собой арбалет.

— Дурак! — рявкнул полуголый. — Бросай! Повторять не буду!

— Да ладно, — пробасил десятник с крыши. — Кончайте сукина сына, а то еще подстрелит кого…

За агадейцами на полу лежали деревянные носилки, а на них тускло поблескивал большой стеклянный шар. Точно такие же шары покоились у стен на соломенной подстилке. Их были десятки, если не сотни. Родные братья тех, что сожгли когирский лагерь за скалами. И вендийских крестьян. И деревню с кшатриями и пандрцами. И добытых в бою лошадей.

Юйсары чуть опустила арбалет, а левую руку поднесла к голове и сняла горногвардейский шлем. И уронила на тесаный гранит.

— Да это ж девка! — удивился полуголый подносчик.

— Ну и что? — осведомился десятник. — Целоваться с ней прикажешь?

— А че? — полуголый ухмыльнулся, — Почему нет?

— Отставить! — Десятник посмотрел девушке в глаза. — Жить хочешь?

Юйсары кивнула.

— Тогда брось арбалет.

Она отрицательно покачала головой. Десятник сплюнул.

— Слушай, дура, нам с тобой сюсюкать некогда. Или сдавайся, или подыхай. Понятно?

Опять кивок.

— А коли понятно, так какого… А-а, с-сука!

С шести шагов Юйсары не могла промахнуться по большому, в обхват, стеклянному шару.

* * *

Крылатый посланник завис на полпути к дворцу. Из ивовой корзины Бен-Саиф не мог видеть ни крошечного блестящего обруча на правой ножке Ияра, ни бледно-зеленой от патины цепи, которая тянулась к нему с земли, вернее, с костлявого запястья потустороннего гостя. Сотник не верил своим глазам: что удерживает в воздухе попугая, почему он, как ни машет крыльями, не может продвинуться вперед хотя бы на локоть? Теряясь в догадках, он опустил глаза и увидел внизу, около фруктового сада, маленького человечка. Незнакомец шагал в сторону дворца и странно водил руками, словно что-то наматывал.

Бен-Саиф снова поглядел на беспомощного Ияра и крякнул от растерянности и досады.

Две катапульты на крыше дворца и одна на сокровищнице по-прежнему разбрасывали по окрестностям огненную смерть. На юге, западе и севере бушевали пожары, горели дома и леса, даже скалы. Бен-Саиф не завидовал тем, кто оказался в этом кромешном аду. Но мысли о неизбежных потерях врага ничуть его не успокоили.

На крыше дворца забегали солдаты, должно быть, ординарец прочитал его записку. Но Конан (а сотник более не сомневался, что сам командир отряда партизан поскакал к дворцу Сеула) уже спешился подле парадного крыльца, у коновязи, где стояли три или четыре лошади.