Ведь он был наследником французской короны.

Бланш краем уха улавливала разговоры о том, какое разочарование постигнет страну, если это окажется девочка или, что совсем ужасно, ребенок родится мертвым.

На этот случай добрый Луи успокаивал свою супругу:

– Мы еще так молоды. У нас родится множество детей.

– Да, милый мой, – воскликнула Бланш, – но я боюсь гнева Филиппа Августа! Мне представляется его гнев, когда он увидит, что я родила не наследника короны, а девочку.

Бланш была проницательна. Она понимала, сколько надежд связывается с появлением на свет мальчика. Принц пытался утешить ее, разумеется кривя душой:

– Подобное часто случается в королевских семьях. Дай Бог, чтобы такого не было у нас. Но даже если у нас родится дочь, у нас будет другой шанс, чтобы произвести на свет сына.

Могла ли невинная девочка, выросшая в чистом воздухе Кастилии, внимать таким откровенным разговорам о зачатии и рождении детей без краски стыда на щеках, как будто она и ее супруг всего лишь племенной скот? Могла – потому что Бланш уже поняла свое предназначение, и от нее самой зависело, будет ли упомянута она в летописях или сгинет в неизвестности где-нибудь в отдаленном монастыре как бесплодная, бесполезная для королевской семьи женщина.

Свекор, король Филипп Август, навестил Бланш и излучал добродушие.

– Мы все настолько же ждем рождения наследника, сколько и печемся о твоем здравии, моя девочка! Будь спокойнее, не получится в первый раз, выйдет во второй… Ты хороша собой, и принц в тебя влюблен. У нас в роду здоровая наследственность.

Разреши тебе представить двух моих мальчиков… Вот Пьер Шарль, чья мать была первой красавицей Арроса, и Филипп, которого я прозвал Лохматым, потому что волосы у него торчат дыбом, и никакой гребень с ними не справляется. Посмотри, какие это замечательные мальчишки, и оба мои отпрыски, рожденные вне брака. Уверен, что и у тебя родятся здоровые сыновья, крепкие ребята. Ты станешь матерью короля.

Бланш поблагодарила свекра за участие и сказала, что не беременность является причиной ее меланхолии, а лишь печаль по усопшей бабушке, умершей в одиночестве и пережившей своих сыновей, за исключением одного Джона.

Она сказала, что готова рожать столько сыновей, сколько надобно французскому королевству, и будет неусыпно заботиться о своем здоровье.

Король и дофин вновь уединились в дворцовых садах для задушевной беседы.

Людовик слегка удивился, когда отец потребовал с него клятву.

– Я готов поклясться, сир, но в чем? Скажите мне!

– Поклянись, что ты не будешь участвовать в рыцарских турнирах, не надев кольчугу и стальные латы под прочей одеждой.

– Но такая тяжесть мне не по силам, отец! Я буду неповоротлив, как боров, и стану посмешищем!

– Если ты явишься на турнир в легком облачении, я своей королевской волей вычеркну тебя из списка участников.

– Это будет замечено, и все скажут, что я трус, – возразил отцу Людовик.

– Пусть они скажут это мне. И никто не повторит эти слова дважды, если дорожит своей головой. Все знают, что ни ты, ни я не трусы. Большее мужество требуется для того, чтобы отказаться от дурацких схваток со случайным сбродом, чем участвовать в них.

– Вы запрещаете мне…

– Не запрещаю, а взываю к твоему разуму… Пока ты единственный, кто может продолжить династию.

– Я не единственный… Мой ребенок…

– Молчи! Не сглазь!

Шутка, пущенная подчас с чьей-то легкой руки, опаснее удара меча. Смерти каждого из королей предшествовала острота, ходящая из уст в уста в простонародье и среди дворянства.

«Ричард ищет свою стрелу, а стрела ищет его», – говорили про Ричарда Львиное Сердце.